Читать книгу "Фотография - Пенелопа Лайвли"

Глин подносит фото к глазам, чтобы лучше рассмотреть. И видит. Руки. Кэт и неизвестный крепко держатся за руки, их пальцы сплетены — они отвели руки назад, дабы остальные не заметили этого, очень личного, жеста.

Кроме фотографа, да и тот, быть может, не заметил откровения, запечатленного на фотопленке.

Теперь Глин узнает и мужчину. Это Ник.

Он берет в руки сложенный листок бумаги, прилагавшийся к фотографии. Такое ощущение, словно у него случился приступ какой-нибудь болезни, которая лишила его сил, но узнать, что в записке, надо.

Коротенькая записка от руки: «Не смог удержаться, чтобы не прислать тебе это. Негатив уничтожен, мне сказали. Целую».

Подписи нет. А она и не нужна. Ни Кэт, ни теперь ему, Глину. Хотя подтверждение все-таки необходимо. Надо достать образец почерка Ника. Подпись. Какое-нибудь письмо, написанное тогда, когда он, Глин, выступил консультантом или кем-то вроде этого — словом, помогал Нику издавать серию книг по ландшафтной истории, о которых тот восторженно и совершенно по-дилетантски вещал всем и каждому. Было у него такое свойство.

Теперь болезнь добралась до его глотки. Держит за горло, сушит нутро, дает по яйцам. Он чувствует… нет, не так, в нем все бурлит, кружится голова, мерзко щемит в животе. Смесь кипящего гнева, ревности и унижения, с примесью бешеной энергии и жажды деятельности. Где? Когда? Кто? Кто сделал фото? Кто, как явствует из записки, передал фотографию Нику и уничтожил негатив?

Внизу, в его кабинете, звонит телефон. Но Глин сейчас в таком напряженном состоянии, столь поглощен расследованием, что немедленно вскакивает на ноги, бежит вниз по лестнице, хватает трубку и отрезает.

— Я сейчас занят. Извините.

У меня нет для вас времени потому, что я только что узнал: у женщины, которая была моей женой, случился роман с мужем ее сестры, когда — сам еще пока не знаю. Выходит, я болван и рогоносец. И прошлого, которое я помнил, больше нет. И вы, конечно, примете во внимание тот факт, что в обозримом будущем все мое время будет занято только этим.

Телефон перестает звонить. Ах да, работает автоответчик.

Глин снова поднимается по лестнице. Садится на верхнюю ступеньку, держа в одной руке фотографию, а в другой — записку, и поочередно рассматривает. Теперь Кэт повсюду на площадке, на ступеньках, ею заполнен весь большой шкаф; множество разных Кэт, разных лет и из разных мест, — и, кажется, все они говорят одновременно. Вот она сворачивается калачиком в постели, рядом с ним, болтает о каком-то фильме, который посмотрела накануне. Вот заглядывает в дверь его кабинета, лучезарно улыбается и предлагает кофе. Вот сбегает впереди него по склону холма в Камберленде — маленькая фигурка в ярко-красной куртке.

В его голове роятся вопросы. Когда, где, кто? И — кто еще? Кто еще об этом знал? Знала ли Элейн? А может, она сама потворствовала этому? А может, об этом знали все? И только он один, как дурак, был не в курсе? Может, все это время он не замечал ни снисходительных взглядов, ни шушуканья за спиной?

И для кого она нацарапала карандашом на конверте «Не открывать. Уничтожить»?

Для себя?

Для меня?

Неужели все — часть хитроумного плана? До этого самого момента? Она собиралась появиться из шкафа с бумагами и повергнуть его в такое возбуждение?

Да нет, дело не в этом. Потому что Кэт была не из таких. Кэт никогда ничего не планировала. Кэт никогда не загадывала дальше чем на завтра. Кэт хваталась за каждый новый день, а когда день кончался, безжалостно выбрасывала его из памяти.

Скорее всего, она попросту наткнулась на эту папку, в которую когда-то засунула всякие бумаги. Начала рассматривать содержимое — может, что-нибудь искала — и нашла конверт. Достала оттуда фотографию и записку, сказала «Н-да», нацарапала на конверте предупреждение и сунула все обратно.

Но почему она просто не уничтожила фотографию?

Потому что могла захотеть взглянуть на нее еще раз. Потому что она что-то значила для нее. Кое-что? Много? Все?

Эта папка стала своего рода сейфом, где она хранила важные вещи — из рациональных соображений, ради удобства или… из сентиментальности.

Но отчего не разделить? Не завести отдельные папки: в одной документы, в другой — личные письма и фотографии.

Да оттого, что Кэт никогда не умела продумывать, планировать, просчитывать. Она просто положила все это в одну папку — все эти бумаги ей были нужны, — или она хотела их сохранить. А надпись на клапане — наверное, когда она рылась в папке, зазвонил телефон. Она быстренько спрятала все обратно, но вдруг ей пришла в голову мысль. Тогда Кэт вытащила конверт, нацарапала на нем пару слов, сунула папку в ящик стола, в шкаф — словом, туда, где держала ее все это время, и забыла. Сняла трубку и прокричала: «О, привет! Как я рада тебя слышать, здорово, что звонишь, я как раз собиралась… Слушай, что ты сегодня делаешь? А то мне вдруг так захотелось съездить в…» — и снова куда-то бежала, где-то пропадала, и так — тысячу раз.

Но ведь когда она писала эти слова, когда думала о том, что написать, может быть, подсознательно она имела в виду кого-то еще, кто, роясь в ее вещах, найдет конверт и вскроет его.

Меня.

И предупредила: не открывай.

Что же она, думает, я повинуюсь? Или же наоборот, ухмыльнувшись уголком рта, слегка поведя плечиком или выкатив глаза, станет ждать, что непременно открою?

Сам виноват, думает она. Говорила же — не открывай!

И все — в несколько секунд. Пока звонит телефон. Пока берет карандаш.

К этому времени Глин просидел на лестнице так долго, что у него заболела спина. Он встает и возвращается к шкафу. Подобрав с пола папки, он складывает их в стопочку на подоконнике. Папку Кэт вместе с конвертом кладет тут же поодаль. И принимается рыться в освободившемся пространстве шкафа, забитом различными бумагами, среди которых и в самом деле оказываются какие-то гранки.

Потрясение и гнев уступили место всепоглощающей целеустремленности. Он знает, что собирается делать, но всему свое время. Он все еще прокручивает в голове увиденное и строит гипотезы, но в то же время не отходит от намеченного на этот день — день, который пошел кувырком, — плана. Надо найти чертовы гранки.

И вновь Глин принимается рыться в наносах последних тридцати пяти лет.

Бумаги, кипы бумаг. Целые леса полегли ради него. Дуб, ясень, терновник падали, подрубленные, на землю, дабы он мог продолжать свою научную карьеру. Нет, берите выше — скандинавская сосна. Возбужденный мозг запросто может думать о более возвышенных вещах. Мысли текут параллельно одна другой, одни отгоняют другие. Он снова вспоминает о фотографии: когда? кто? Натыкается на коробку со слайдами, вспоминает о лекции, которую должен прочесть, вытаскивает слайды из коробки. Где была сделана фотография? Где они стояли вдвоем? Он водворяет папки на место и приступает к следующей полке. Вырезки из газет; наполненные доверху коробки — еще один загубленный лес. Ему даже чудятся топоры — нет, не топоры, наверное, сейчас это делается бензопилой. На заднем плане фотографии — тоже какие-то деревья. Какие? Может, это улика, позже надо будет проверить.