Читать книгу "Опер печального образа - Дмитрий Вересов"

Традиционно настроенные преподаватели пытались на нее жестко давить — «Какое отношение имеет эротический пафос к факультету журналистики?», мягко убеждать — «Давайте изменим всего одно слово: „философию“ на „публицистику“». Синявина не поддалась. В награду Людочке в одну из ночей между экзаменами приснился философ Соловьев, худощавый, с бородой и безумным взглядом. Сначала они туманно беседовали где-то в египетской пустыне, а потом занимались каким-то инопланетным сексом, как «Чужой» с «Хищником». К концу последнего курса Людочка родила от Соловьева самое объемное дипломное сочинение в истории факультета журналистики. Оппонент на защите даже вякнуть не посмел, только пугливо таращился на кроваво-красный Людочкин маникюр.

Но вот на праздничном банкете по случаю окончания университета Люда Синявина опять почувствовала себя в пустыне, только на этот раз без философа Соловьева. Душа предательски захотела праздника, глупое сердце радостно застучало, как чертик копытцами, а ладони вспотели, словно на экзамене. Она надела свое лучшее платье с рукавами-воланами, взбила белесую пену волос, неумело мазнула губы и щеки розовым, а брови и ресницы черным. Люда готова была болтать о Филиппе Киркорове и Алсу с репортеришками и ди-джейчиками, пить, обнимаясь с домохозяйками. Но однокурсники демонстративно сторонились ее, как злые школьники. Вообще-то, они вели себя с Людой Синявиной так же, как все прошедшие шесть лет учебы. Только задело это ее за живое впервые. Всеединства Людочке захотелось, что ли?

Она готова была расплакаться. В голову лезла какая-то пошлятина: «Не бывает некрасивых женщин, а бывает мало водки». Водки на банкете было достаточно, а дипломированные журналисты частили, ведь всем хотелось произнести заготовленные, прочувствованные заранее тосты. Внутрь вливалась водка, наружу лились пафосные речи. Но воздушный пузырь в системе человеческих отношений так и держался вокруг Людочки Синявиной. Наверное, Люда скоро бы ушла домой, нагрубив кому-нибудь, но вдруг к ней подсела самая красивая девушка их курса Аня Лонгина. Они выпили вдвоем, хорошо и неглупо перекинулись парой фраз. А потом Аню догнал ее мужской кружок, и теперь Людочка тоже оказалась в центре его. Синявина была в этот вечер в ударе, даже ни разу не заикнулась о философе Соловьеве, много смеялась, танцевала, например, пригласила Витю Голявкина, редактора Новгородской городской газеты, на «белый» танец. За то, что у него было усталое, аскетическое лицо и темная борода…

Людочка была дурнушкой, но совсем не дурой. Она понимала, что этот праздник ей подарила Аня Лонгина. Они созвонились через неделю, встретились на перекрестке, посидели в кафе, проговорили весь вечер об их общей нелюбви к журналистике. Когда же Людочка осторожно заговорила о философии всеединства, о богочеловеке, оказалось, что Аня читала Соловьева, не всего, правда, и не очень внимательно, но этого было достаточно, чтобы Людочка в порыве резкого духовного сближения протянула ей через столик моментально вспотевшую руку с предложением крепкой интеллектуальной дружбы. Аня ответила на рукопожатие и пригласила на свою свадьбу.

Синявина на Анину свадьбу идти не собиралась. Всего только пару месяцев назад на банкете по случаю окончания университета она опять испытала уже подзабытое со школьных времен одиночество своей неординарной личности «средь шумного бала». Наверное, самое пронзительное чувство, что понятная всем и доступная каждому радость на этой земле никогда не коснется ее. Можно утешаться чем угодно: философией Соловьева, прозой Джойса и Кафки, хоть дзен-платонизмом. Но никто никогда не будет ловить ее взгляд на том конце стола, никто не пойдет к ней через зал, не опрокинет, заглядевшись на нее, фужер с красным вином на белоснежную скатерть. Ничего этого у нее не будет… Так зачем же бередить старые раны в ее молодой душе? Надо просто придумать уважительную причину, заболеть, пропасть…

Девы судьбы ведают рождениями и смертями, а уж такая ерунда, как Синявина на свадьбе в голубом платье с рукавами-воланами и лентой через плечо — это им раз плюнуть. За день до свадьбы Людочке позвонила Лонгина. Оказалось, что какая-то ее Ритка сломала ключицу, как раз то самое место, на которое ей должны были повесить атласную ленту свидетельницы. Синявина хотела спросить, неужели у Ани нет другой, более подходящей подруги на эту роль, но почему-то промолчала. Откуда-то прилетела давно забытая мысль, записанная в подсознании еще детским почерком: «А вдруг это случится там?»

Ночь накануне свадьбы Людочка провела без сна. Только под утро минут на пять она закрыла глаза, и тут же на нее обрушился грандиозный, мажорный сон. Мраморная лестница с ковром, потом зал с колоннами, огромные хрустальные люстры, изысканный паркет. Где-то наверху играет оркестр, медленно кружатся черно-белые пары. Людмила Синявина движется через зал совершенно спокойно, словно во время аутотренинга, впервые в жизни не чувствуя страха и стеснения перед людьми. К тому же, как много здесь знакомых лиц! Федор Михайлович с женой Анной Григорьевной, Лев Николаевич с супругой Софьей Андреевной, Михаил Афанасьевич с Еленой Сергеевной…

Люда понимает, что она не сторонняя наблюдательница в этом торжественном и чинном действе. Перед нею смолкают разговоры, склоняются головы, вслед за ней — приглушенный говор. Конечно, она же — свидетельница на чьей-то свадьбе. По левую руку от нее — свидетель. А где же жених с невестой? Зачем старушка бросает в нее хмель? Где-то она слышала про этот обычай. Так встречают жениха и… Не может быть! Неужели?! Вот почему на ней такое огромное белое платье, как сугроб, но только легкое, невесомое. Невеста! Люда сначала плачет от радости, а потом спохватывается: кто же жених? Она скашивает глаза, чтобы краешком взгляда коснуться своего суженого. Мешают белая летучая фата и собственные волосы. Тогда Люда находит рукой его руку, сжимает теплую ладонь и чувствует ответное пожатие. Она хочет посмотреть в лицо жениху, но тот уверенно ведет ее вперед, направляет властной рукой.

Люда уже хочет вырвать руку, но смиряется. Впереди она замечает огромное зеркало в старинной позолоченной раме. Сейчас она увидит его лицо, вот только они подойдут немного поближе, и расступятся гости. Что же они мешаются, загораживают собой его отражение? Кажется, мелькнула темная борода, блеснул тот самый возвышенно-потусторонний взгляд… От радостного предчувствия забилось сердце. Ну конечно, это он! Кто же еще? Сейчас они минуют эту старуху в белом плаще, и она увидит своего избранника. Люда делает торопливый шаг, бросает нетерпеливый взгляд на зеркальную поверхность… Поверх черного костюма, белоснежного воротничка сорочки и модно повязанного галстука торчала огромная волчья голова. Волк смотрел на Люду спокойно, почти равнодушно, и даже зевнул, обнажив громадные клыки. Но тут же прикрыл рот человеческой ладонью. Люда отшатнулась от кошмарного отражения, не сразу сообразив, что пытается спрятаться на груди жениха-волка… Проснулась она от собственного крика. Вот так у Людмилы Синявиной все случилось. Две свадьбы и крик ужаса между ними…

Не одна невзрачная интеллектуалка со свидетельской лентой через плечо в этот вечер задумалась о судьбе и дожде. Когда смолкла музыка, чтобы дать возможность тамаде напомнить о себе гостям, дождь пробил громкую тревожную дробь по стеклу и металлическому карнизу. Мужчины прикрыли вертикальные створки форточек. На громкий концертный барабан дождя словно накинули мягкую фланельку. Тут еще тамада стал организовывать какие-то хлопки и топтания, по его кивку зашевелился за пультом ди-джей, застучала его музыка. Многие из гостей в этот момент подумали о том, что дождь в дорогу — хорошая примета, а на свадьбу? Если совместную семейную жизнь тоже считать дорогой, то конечно… Мысль эта так явственно повисла в воздухе, что даже тамада отступил от своей программы и прокричал, как муэдзин с минарета: