Читать книгу "Библиотека географа - Джон Фасман"

Проведя пару часов в центре занятости, я понял, что подходящей работы мне не найти и я просто обречен влачить жалкое бессмысленное существование и умереть в полном одиночестве и безвестности (не помню, говорил ли я, что на последнем курсе не удосужился заполнить ни одной формы, где спрашивалось, чем бы мне хотелось заняться после выпуска?). Вывод не слишком вдохновляющий, я знаю, но именно к нему приходит молодой человек, который в детстве подавал большие надежды, на радость родителям, проходил все тесты с наивысшим баллом, но оказался совершенно не приспособленным к реальной жизни, поскольку ничего не умел и не имел серьезных амбиций.

Арт Ролен позвонил в Уикенденский центр занятости как раз в ту минуту, когда я засобирался домой, где намеревался жалеть себя и предаваться унынию по полной программе. Я помню, как ожило и даже слегка похорошело лицо сотрудницы, которая мной занималась, когда, сняв трубку, она выслушала требования потенциального работодателя. Несколько раз с энтузиазмом кивнув, женщина сказала:

— Сэр! Думаю, у меня есть подходящий для вас человек. Он как раз сидит напротив. Нет, он не из газеты колледжа, но имеет самые высокие баллы по тесту Гибсона-Монтанье. А значит, может оказаться весьма и весьма полезным.

Она ободряюще мне подмигнула, передала трубку и показала большой палец, изобразив жизнеутверждающий жест образца 1983 года.

Я взял трубку, откуда раздался ворчливый басовитый голос, немилосердно растягивавший слова.

— Ну, я слышал про тест Гибсона-Монтанье и ценю полученные вами высокие баллы. Но мне хотелось бы знать, о чем в действительности они свидетельствуют. Вы писать-то умеете?

Я торопливо отвернулся от приятно взволнованной этим звонком сотрудницы и вполголоса произнес:

— Честно говоря, я не знаю, о чем они свидетельствуют. Но в центре занятости этим баллам, похоже, придают большое значение. Что же касается всего остального, скажу так: я действительно не из газеты колледжа, но время от времени с ней сотрудничал и, как мне представляется, пишу не так уж плохо. Вы откуда вообще звоните?

— Из Линкольна, штат Коннектикут. Это примерно в двух часах езды от Уикендена. Я издаю здесь небольшую еженедельную газету — около шестнадцати страниц. Мне нужен парень, который согласился бы работать у нас полный день и делать в газете все понемногу. Сейчас у нас в штате только я, наш обозреватель да еще дама из отдела объявлений. Второй штатный обозреватель уволился. Получил работу в «Сторрз». Потянуло на вольные хлеба, как я понимаю. Так что вам предстоит быть немного репортером, немного писателем, немного редактором, а также освоить типографское дело и канцелярскую работу. — Я услышал, как на противоположном конце провода чиркнула спичка и мой абонент прикурил сигарету. — Кроме того, вам придется отвечать на телефонные звонки, но мы все занимаемся этим. Как видите, ничего особенного. Это вам не у Вудштейна в ежедневной газете вкалывать. По крайней мере через какое-то время вы поймете, нравится вам газетная работа или нет.

Я пожал плечами, но потом вспомнил, что по телефону этого не видно.

— Что ж, звучит заманчиво. Готов попробовать. Прислать вам свое резюме?

— Было бы неплохо. И будьте так любезны — перешлите его по почте. Наш новый факс пока бездействует, а я хотел бы иметь что-нибудь более осязаемое, нежели несколько строк на экране компьютера. Согласны?

— Никаких проблем. Должен ли я приехать на предварительное собеседование?

— По-моему, сейчас мы с вами именно этим и занимаемся. Так что для начала пришлите резюме. Меня зовут Арт Ролен, отправляйте всю корреспонденцию на это имя — свое резюме и несколько статей в качестве образца. Из этого и будем исходить. Устраивает?

Меня все устроило. Шестнадцать месяцев спустя я вскочил в Линкольне с постели в десять часов утра. На дворе стоял холодный вторник самого начала зимы. В понедельник я торчал в типографии до трех ночи, поскольку Арт требовал, чтобы в день, когда печатается наша газета, один из нас не покидал ее, пока не будет готов весь тираж. Формально эта работа распределялась среди всех четырех сотрудников нашей газеты, но поскольку я самый молодой и единственный не обремененный семьей, сия миссия выпадала мне куда чаще, чем другим. Я не возражал. Ехать из Нью-Хейвена по шоссе в этот час легко и приятно; кроме того, мне нравится дышать ночным воздухом. Странно думать, что в маленьком сонном Линкольне как раз во время этой поездки случилось нечто такое, о чем я бы предпочел не знать. Нет, честно, лучше бы я об этом не знал. Никогда.

Я жил в торговом районе, называвшемся «Линкольн-стейшен». В 1920 году, когда город представлял собой скорее фермерский центр, нежели тихую гавань для желающих смотаться на время из Нью-Йорка, сюда приходили составы с зерном и увозили в обратном направлении масло, молоко и сыр. Теперь на месте старых железнодорожных депо стояли симпатичные магазинчики с непременной зеленой лужайкой перед витриной и столь же непременной белой оградой. Редакции газет располагались в жилом секторе, именовавшемся «Линкольн-каммон», то есть, буквально, «Общинный выгон Линкольна» (мои бруклинские глаза отказывались верить в то, что здесь увидели, когда я впервые сюда приехал), в самом центре которого, помимо привычной зеленой лужайки, правда, гораздо большего размера, находилась старая белая деревянная церковь с колокольней — так называемая деревенская общинная церковь. Разумеется, людей, замечавших происходившие в городе необратимые изменения, с каждым годом становилось все меньше, поскольку аборигены умирали или продавали свои жилища, построенные еще их дедушками, адвокатам и издателям из Нью-Йорка. Чужаки перестраивали дома, устанавливали водосточные трубы, подпирали крыши колоннами, после чего пропадали с глаз долой и объявлялись лишь на три уик-энда в году, разъезжая по центру в своих роскошных лимузинах. Между прочим, благодаря им в главном магазине города «Ментонз дженерал» нынче можно пробрести лайковые перчатки, пять сортов оливок, а также свежие номера «Нью-Йорк таймс», «Уолл-стрит джорнал» и «Крейнз». Конечно, я тоже был здесь чужаком, но не столь явным: машина у меня маленькая, я постоянно жил в городе, а главное — редчайшая привилегия для чужака — водил знакомство со здешними потомственными горожанами (семейством Ролен). Кроме того, у меня всегда была склонность поболтать о добрых (или по крайней мере лучших, чем нынешние) старых временах. Я испытываю ностальгию по любой эпохе, предшествовавшей моему появлению на свет.

Когда я вошел в «зал новостей» — некоторое преувеличение, если иметь в виду, что это помещение в прошлом являлось складом садового инвентаря, а нынче едва вмещало четыре стола с компьютерами, — время приближалось к часу дня. Арт сидел у себя в закутке, покуривал и читал «Таймс» — бросал взгляд на страницу, затягивался дымом, переворачивал страницу, снова бросал взгляд, делал очередную затяжку и опять переворачивал.

— А вот и он, — сказал Арт, даже не удосужившись одарить меня взглядом, когда я закрыл за собой дверь. — Молодой да ранний. — Наконец он поднял голову и выразительно посмотрел поверх своих очков для чтения.

В комнате пахло сигаретным дымом и духами. Источником первого был Арт, второго — Нэнси Ллевелин, которая продавала свободное место на наших страницах под рекламу и объявления и в меру своих сил заботилась, чтобы мы не разорились. Подобно Арту она была аборигеном и, согласно заявлению миссис Ролен, всю свою жизнь, начиная с седьмого класса, тихо и ненавязчиво любила ее мужа. Я принюхался, демонстративно наморщив нос, Арт рассмеялся.