Читать книгу "Кто-то другой - Тонино Бенаквиста"

— Три-ноль, смена площадки.

Гредзински так и видел, как он разбивает свой Dunlop о голову этого несчастного идиота, но ему ничего не оставалось делать, как сменить стороны, о чем ему только что напомнили. Как все застенчивые люди, которые чувствуют себя униженными, он черпал энергию в своей самой черной обиде. А Блен радовался обретению самого себя, каким он был много лет назад — ловким, веселым и уверенным в себе в тяжелые минуты. С большим трудом он выиграл четвертое очко и с таким же напряжением проиграл следующее. Когда один говорил: «Я буду биться до последнего», другой отвечал: «Я буду вам достойным противником», но ни один из них не мог превзойти другого. Когда у каждого было по пяти, игроки обменялись последним взглядом перед решающим боем. Взглядом, в котором выражалось сожаление, что невозможно прийти к джентльменскому соглашению или для каждого выйти из дела с честью. Пробил момент истины, надо было пройти через это. Гредзински ослабил хватку, устало и бесхитростно отбивая мячи, и потерял следующее очко, проиграв таким образом весь матч. Его способ сообщить Блену, что «победа достается тому, кто больше ее желает».

Выйдя из раздевалки и миновав автоматы с газировкой и шезлонги в садике спортклуба, они направились к американскому бару неподалеку от Брансьона. Им необходимо было место, достойное их матча, награда за усилия.

— Тьери Блен.

— Николя Гредзински, очень приятно.

Они пожали друг другу руки и уселись на высокие табуреты с видом на мириады бутылок, расставленных на трех уровнях. Бармен поинтересовался, что они желают выпить.

— Рюмку водки, ледяной, — не задумываясь ответил Блен.

— А вам?

Дело в том, что Гредзински никогда не знал, что выбрать в кафе, а тем более в баре, куда он вообще не заходил. Но игра породила в нем странную смелость и чувство причастности, поэтому он радостно заявил бармену:

— То же самое.

На этом «том же самом» стоит остановиться на минутку, потому что Гредзински, несмотря на далеких предков-поляков, никогда не пробовал водки. Иногда под то или иное блюдо он выпивал бокал вина, иногда бутылочку пива, чтобы освежиться после рабочего дня, но, если можно так выразиться, у него не было никакого романа с алкоголем. Только энтузиазм и эйфория матча могут объяснить это «то же самое», которое удивило его самого.

Ни для одного из них теннис не был настоящей страстью, но никакой другой спорт не доставлял им столько удовольствия. Облокотившись на стойку бара, они перебирали имена любимых игроков. Очень быстро сошлись на том, что Бьорн Борг — лучший теннисист всех времен и народов, как бы ни относиться к его игре.

— А его уникальный список наград — лишь самое малое тому подтверждение, — говорил Блен. — Достаточно увидеть, как он играет.

— Эта тишина, когда он появлялся на корте, вы помните? Это носилось в воздухе и уже не оставляло ни малейших сомнений в исходе матча. И он это знал, это читалось у него в глазах — но противник мог попытать счастья.

— Ни один зритель не задавался вопросом, в хорошей ли он форме, восстановился ли после предыдущей игры, не болит ли у него плечо или нога. Борг был тут, со своей тайной, которая, как любая настоящая тайна, исключала нескромные взгляды.

— Боргу не нужен был счастливый случай. Борг просто исключал возможность случайности.

— Необъяснимая тайна — это его угрюмость, какая-то неизъяснимая грусть в его глазах.

— Я бы не назвал это грустью, скорее, наоборот, безмятежностью, — ответил Гредзински. — Совершенство может быть только безмятежным. Оно исключает эмоции, драмы и, конечно, юмор. А может быть, его чувство юмора состояло в том, чтобы выбить из рук противника последнее оружие, которым можно защищаться. Когда его пытались представить машиной, посылающей мячи в конец корта, он начинал играть на редкость жестко.

— Встреча Борга с лучшим в мире подающим? Да он начнет с того, что навяжет ему игру всухую, всю из эйсов!

— Борг ищет слабое место? Борг берет на измор? Если бы он только захотел, он мог бы ускорить дело, и у зрителей остался бы в запасе еще час, чтобы пойти посмотреть менее однообразный матч.

— Единственный проигрыш — и журналисты тут же заговорили о закате его карьеры!

— Второй финалист после Борга мог выиграть любой турнир. Быть номером два после него — значит быть первым в глазах публики.

Они замолчали, поднеся к губам маленькие запотевшие рюмки. Блен машинально выпил большой глоток водки.

Гредзински, без подготовки, не имея никакого опыта в подобном деле, надолго задержал жидкость во рту, чтобы дать ей проявиться до конца, пополоскал, чтобы почувствовали все сосочки, обрушил потрясение в горло и прикрыл глаза, чтобы остановить жжение.

Это мгновение показалось ему божественным.

— Только одна тень омрачает карьеру Борга, — сказал Блен.

Гредзински снова почувствовал себя в состоянии принять вызов:

— Джимми Коннорс?

Блен опешил. Он задал риторический вопрос, заранее зная ответ. Но это был его ответ, субъективное мнение, причуда, чтобы вывести из себя так называемых специалистов.

— Как вы догадались? Ведь именно его я имел в виду!

И словно это было еще возможно, простое упоминание Джимми Коннорса воодушевило их почти так же, как водка.

— Можно ли любить одну вещь и ее полную противоположность?

— Вполне, — ответил Гредзински.

— Тогда можно сказать, что Джимми Коннорс — полная противоположность Бьорну Боргу, как вы считаете?

— Коннорс — неуравновешенный псих, это энергия хаоса.

— Борг был совершенством, Коннорс — изяществом.

— А совершенству частенько не хватает изящества.

— А эта всегдашняя готовность выкладываться на каждом мяче! Эта фантазия в победах и красноречие в проигрышах!

— А дерзость в безнадежных ситуациях! А изящество провалов!

— Как объяснить то, что все болельщики мира были у его ног? Его обожали на Уимблдоне, его обожали на Ролан Гарросе, его обожали на Флешинг Мидоу, его обожали всюду. Борга не любили, когда он выигрывал, а Коннорса любили, когда он проигрывал.

— А помните, как он кидался вверх, чтобы ударить по мячу, когда тот еще был далеко?

— Из приема подач он сделал оружие более грозное, чем сами подачи.

— Его игра была антиакадемической, даже антитеннисной. Точно он с самого раннего детства во всем пытался противоречить своим учителям.

— Мы любим тебя, Джимбо!

Они чокнулись за здоровье Коннорса и еще разок — за Борга. И замолчали, каждый думал о своем.

— Мы с вами, конечно, не чемпионы, Тьери, но у каждого из нас есть свой стиль.

— Иногда даже немного блеска.