Читать книгу "Китаец - Хеннинг Манкелль"

Хешёваллен лежал в небольшой ложбине у озера, название которого Карстен не запомнил. Может, Хешё? Густые леса подступали к самой деревне, расположенной вдоль берегового откоса, по обе стороны дороги на Херьедален.

Карстен остановился у въезда в деревню и вышел из машины. Облака начали потихоньку расходиться. Похоже, со светом будет сложновато, вовсе не так выразительно. Он огляделся. Дома как дома, очень тихо кругом. Издали доносится слабый шум автомобилей на магистрали.

Охваченный безотчетной тревогой, он затаил дыхание, как обычно, когда толком не понимал, в чем дело.

Потом до него дошло. Печные трубы. Они холодные. Ни малейшего дымка, который бы так эффектно смотрелся на фотографиях, какие он надеялся отснять. Взгляд медленно скользнул по домам. Дорога расчищена, подумал он. Но ни печки, ни котлы никто не затопил. Ему вспомнилось письмо с рассказом о деревне. Тот человек писал о трубах, о том, как дома словно бы по-детски подавали один другому дымовые сигналы.

Карстен Хёглин вздохнул. Ох уж эти письма. Люди пишут не о том, что есть на самом деле, а о том, что, как им кажется, адресат хочет прочитать. Фотографируй теперь холодные трубы. Или, может, вообще плюнуть на всю затею? Никто ведь не заставляет его снимать Хешёваллен и его обитателей. У него и так достаточно фотографий увядающей Швеции, заброшенных усадеб, уединенных поселков, которые иной раз спасали немцы и датчане, устраивавшие там летние дачи, а не то они просто разрушались и исчезали с лица земли. Карстен решил уехать и опять сел в машину. Взялся за ключ зажигания, однако тотчас засомневался. Раз уж приехал в такую даль, то, наверно, стоит все-таки попытаться сделать несколько портретных фото местных жителей. Как-никак в первую очередь его интересовали лица. Много лет он занимался фотографией, и с каждым годом его все больше привлекали старики. Втайне Карстен Хёглин поставил себе задачу: прежде чем навсегда расстанется с камерой, он сделает альбом женских портретов. Его снимки поведают о той красоте, какую можно найти только в лицах по-настоящему старых женщин, где, подобно отложениям на камне, запечатлелись вся их жизнь и труд.

Карстен Хёглин постоянно высматривал лица, особенно стариковские.

Он снова вылез из машины, надел меховую шапку, достал «лейку М8», с которой не разлучался уже десять лет, и зашагал к ближайшему дому. Всего в деревушке было десять домов, в большинстве красные, некоторые с крытыми крылечками. Новый только один. Новый, конечно, условно, потому что, судя по внешнему виду, построен в 1950-х годах. У калитки Карстен остановился, взял фотоаппарат на изготовку. Табличка сообщала, что живет здесь семья Андрен. Он щелкнул несколько кадров, переустановил диафрагму и выдержку, испробовал разные ракурсы. Освещение по-прежнему слишком сумрачное. Вероятно, снимки получатся попросту размытые. Хотя как знать. Работа фотографа тем и хороша, что иной раз открываешь неожиданные секреты.

Карстен Хёглин нередко работал чисто интуитивно. Не сказать чтобы он наплевательски относился к необходимой проверке экспозиции. Но порой достигал поразительных результатов, поскольку устанавливал время выдержки не слишком точно. Импровизация составляла неотъемлемую часть работы. Как-то раз в Оскарсхамне на рейде стояло судно с поднятыми парусами. День тогда выдался погожий, с ярким солнцем. Но перед тем как сделать снимок, он вдруг решил дыхнуть на объектив, чтобы линза запотела. И на проявленном кадре явился из тумана корабль-призрак. Фотография удостоилась большого приза.

Он на всю жизнь запомнил эту идею.

Калитка открывалась с трудом, пришлось поднажать. На свежем снегу ни следа. И ни звука кругом, даже собаки не лают, подумал Карстен. Будто все вдруг ушли отсюда. Не деревня, а «Летучий голландец».

Он поднялся на крыльцо, постучал в дверь — раз и другой. Ни собаки, ни мяукающей кошки, безмолвие. Мгновенно нахлынула тревога. Что-то здесь определенно не так. Он снова постучал, громче, настойчивее. Подергал дверь — заперто. Старики — народ пугливый, подумалось ему. Запираются, боятся, что все, о чем пишут в газетах, произойдет именно с ними.

Карстен снова замолотил в дверь — без ответа. И решил, что дом, наверно, пустует.

Выйдя за калитку, он направился к соседнему дому. День мало-помалу прояснялся. Этот дом был желтого цвета. Замазка на окнах во многих местах еле держится, а то и вовсе отвалилась, в комнатах явно гуляют сквозняки. Прежде чем постучать, он тронул дверь. Тоже на замке. Постучал и сразу же замолотил кулаком, громко, с силой, не дав обитателям шанса отозваться. Но и тут, похоже, никого не было.

Нет, все-таки лучше, наверно, оставить это дело. Если он прямо сейчас сядет в машину, то уже во второй половине дня будет дома, в Питео. Магда, его жена, обрадуется. По ее мнению, он уже староват для разъездов, хотя ему только шестьдесят три. Но кой-какие легкие симптомы говорили, что у него развивается стенокардия. Врач рекомендовал осмотрительность в еде и побольше движения.

Однако домой Карстен не поехал. Обошел вокруг дома, попробовал другую дверь, которая, видимо, вела в прачечную за кухней. Тоже заперто. Тогда он, став на цыпочки, заглянул в ближайшее окно. В просвете между шторами виднелся телевизор. Следующее окно. Та же комната, тот же телевизор. На стене — коврик с изречением: «Иисус — твой лучший друг». Карстен уже собрался шагнуть к третьему окну, когда его внимание привлекло что-то лежащее на полу. Сперва он подумал, что там клубок ниток. Но затем сообразил, что это шерстяной носок, причем надетый на ногу. Он отступил от окна. Сердце билось как безумное. Глаза не обманули? Там в самом деле нога? Он вернулся к первому окну, только вот оттуда заглянуть в глубь комнаты не удавалось. Снова подошел к второму окну. Да, точно нога. Неподвижная. Кому она принадлежит — мужчине или женщине, — сказать затруднительно. Может, человек сидит на стуле, а может, лежит на полу.

Он постучал в окно, достаточно громко. Безуспешно. Достал мобильник, стал набирать номер полиции. Связь плохая, соединения не получилось. Он побежал к третьему дому, замолотил в дверь. И на сей раз никто не открыл. Словно в кошмарном сне, подумалось ему. У порога лежал скребок для ног. Он засунул его в щель возле замка, взломал дверь. С единственной мыслью — найти телефон. И только вбежав в дом, сообразил, что и тут, возможно, застанет ту же картину — мертвеца. В кухне на полу лежала старуха. Голова почти напрочь отрезана. Рядом разрубленная надвое собака.

С криком Карстен Хёглин бросился вон. Из передней он заметил на полу в гостиной, между столом и красным диваном в белом чехле, труп старика. Без одежды. Вся спина в крови.

Карстен Хёглин выбежал на улицу. Скорее прочь отсюда. На бегу он выронил фотокамеру, но останавливаться не стал. Его обуял ужас: казалось, вот сейчас кто-то незримый нападет сзади и зарубит его. Развернув машину, он погнал из деревни.

Только на магистрали остановился, дрожащими пальцами набрал номер полиции. И в тот самый миг, когда поднес телефон к уху, грудь пронзила страшная боль. Тот противник словно бы все-таки настиг его и ударил ножом.

В трубке откликнулся чей-то голос. Но говорить Карстен Хёглин не мог. Боль была настолько жестокая, что из горла вырвался лишь хриплый стон.