Читать книгу "Смерть на перекрестке - Дэйл Фурутани"

— Отчего, господин, вы не изволите отвечать? Ладно. Тогда приготовьтесь умереть! — кричит уже.

Старший из воинов посмотрел на мальчишку нахрапистого задумчиво. Сошлись у переносья точеные черные брови. Заговорил неспешно, негромко:

— Истинный самурай готов умереть ежесекундно. Но я, изволите видеть, принадлежу к несколько иной школе меча. Как и великий монах-воин Цукахара Бокуден, я следую по пути искусства «Меча, меча не имеющего». Впрочем, мне отчего-то кажется, что искусство этого типа окажется идеальным в бою против такого противника, как вы.

— «Меч, не имеющий меча»?! — Юный самурай аж присел от неожиданности. — Простите, но это ж бессмыслица какая-то! Как может самурай сражаться мечом, меча не имея? Вы издеваетесь, да?! Точно. Издеваетесь. А я издевательств сносить не намерен. Клянусь — сие грязное оскорбление может быть смыто только кровью. Вызываю вас на честный бой!

— Как изволите. — Старший воин невозмутимо повел плечом. Кивком указал в сторону крошечного островка примерно в середине реки: — Слышь, перевозчик? Там остановись. Отличное место для поединка.

Для поединка — не было печали! Перевозчик головой согласно затряс, а лицо так от ужаса и перекосило. Направил, однако, лодку к острову он без слова. Стоял себе, как и надобно, на корме да греб и правил споро единственным раздвоенным веслом, точно рыба — хвостом. Вскоре лодка и верно ткнулась носом о песчаный берег островка. Молоденький самурай птицей спрыгнул с борта, мягко приземлился на песок. Сей же миг рванул из-за пояса свою катану, отбежал на десяток шагов назад и принял классическую боевую стойку — обе руки на рукояти, меч вскинут в позиции «на уровне глаз».

— Прошу вас, я готов! — заорал он второму самураю, чуть замешкавшемуся в лодке. — Извольте делом доказать мне, что при помощи учения вашей странной школы «Меча, меча не имеющего» можно достойно сразиться с воином школы Ягию!

Старший из воинов неторопливо поднялся. Вынул свой меч из-за пояса и протянул ошалевшему лодочнику.

— Подержи, старик, — приказал он коротко. — Для такого боя, по чести, меча мне не надобно.

Перевозчик неловко ухватил катану двумя руками, выпустил весло… Вот-вот бы веслу тому о борт лодки и ударить, но самурай перехватил, положил аккуратно — да не куда-нибудь, а точно близ уключины на корме. Все решили — это чтоб лодочник, значит, мог и на место весло поставить, и дальше погрести…

А воин взял — и оттолкнул веслом лодку от островка.

— Что вы изволите делать?! — возмутился юноша.

— Изволю защищаться при помощи искусства «Меча, меча не имеющего». Если вы прилежно изучали то, чему школа Ягию учит, должны бы понять: нападение в бою есть не больше, чем возможность убить человека. Жажда убийства же блокирует все возможности бойца, а всего прежде — его разум. Глуп ты, мальчик. К чему мне свой меч марать? Побыстрее бы на другую сторону переправиться. А пока отучу-ка я тебя и от наглости, и от привычки на незнакомцев с оружием набрасываться…

Не сплошал перевозчик — отвел скоренько лодку подальше, не дал юному самураю на борт вспрыгнуть!

— Полагаю, — протянул старший воин лениво, — холодная ванна, паренек, — именно то, что тебе надо.

Юноша бросился к нему, увязая в песке.

— И точно, — заметил воин. — Знаешь, когда кобелек беспородный на сучку породистую вскочить пытается, его ведерком воды охлаждают. Вот я и думаю — не поможет ли водичка холодная и щенку кусачему, что ни себя, ни других не жалеет?

Перевозчик глупить не собирался, — лодку, ровно невзначай, относило от островка все быстрее, и когда молоденький самурай добежал до самого краюшка этой узкой полоски земли, до нее и вплавь уже нелегко бы добраться было. У мальчишки со зла и слов недостало. Потрясая мечом, он по лодыжку вбежал в воду… а что поделаешь? Только и смотреть, как лодочка вдаль плывет! А с лодочки той раздается звук, коего каждый воин благородный, больше жизни честь да достоинство самурайские почитающий, пуще смерти боится, — хохот.

Пассажиры смеялись над неудачливым юношей…

В голове у Дзиро-угольщика едва не тысяча мыслей разом крутилась, — но вот о смерти размышлять недосуг ему было. Опаздывал он, крепко опаздывал. Еще малость задержись — и покупатели постоянные, коим жаровни-хибати заместо доброго угля ветками и сучьями растапливать придется, чтоб, значит, чаю к завтраку сварить, скажут угольщику пару ласковых — и ведь правы будут! А что и того хуже — в усадьбу господина тоже уголь привезти надобно, и там припозднившегося Дзиро и выпороть за оплошку могут. Эх, нет у господина к слугам ни терпения, ни понимания. Кое-кто из крестьян гнев высочайший вызвать уже дерзнул… и нет у Дзиро ни малейшего желания судьбу их печальную разделить.

Вокруг него стелился туман. Одевал белым покрывалом острые изломы горных отрогов. Где-то там — вершины да долины, а кто увидит? Едва и различишь, как выступают из тумана черные силуэты сосен и рыже-коричневые — криптомерий. На белом фоне — ни дать ни взять, гигантское письмо каллиграфическое, выведенное кистью какого-то бога. А иероглифы в том письме — изломы ветвей да сучьев, такие темные на серебристо-белой бумаге тумана…

Солнышко над горизонтом уж полчаса как встало, однако лучи его в долину укромную, меж отрогов скрытую, еще не проникли. Рассвет — голубой, дымчатый… и сквозь дымку утреннюю бредет Дзиро-угольщик по узкой горной тропке, ищет дорогу в тумане, полагаясь не на зрение, а на инстинкт да опыт долгий.

На спине у него — громадная плетеная корзина, а в корзине той — угля до самого края. А ремни перекрестные, коими корзина к спине укреплена, саморучно сплетены из трав летних — да еще подвязаны тряпками старыми. Со спины же, от самой корзины, льняная полоса прямо через лоб тянется — ну а чем, скажите, коль не головой, давление великое на спину уравновесить? Доля у угольщика — незавидная. Шел Дзиро, почитай, нагим, кроме, конечно, повязки набедренной из холста домотканого. Впрочем, какая разница, — голый, нет ли? Труд тяжкий, и, хоть в горах утром ранним ветерок свежий до костей и пробирает, по телу его пот ручьями лился. Еще бы не литься — дорога долгая, а поступь — скорая.

Раз-два, раз-два, раз-два… Босые ноги, ровно броней, одетые твердыми мозолями, заработанными за пять десятков лет упорного труда, споро шлепали по грязи горной тропки, — в самый раз к ноше, на плечах Дзиро укрепленной. А дальше — вниз по склону. Тут-то корзина тяжелая за спиной ему помощник, а не враг. Поворот — вправо, а корзину перекинем влево. А после — наоборот… ох, сколько ж годов пробежало, покуда научился зажиточный ныне угольщик принимать силу гор, какова есть, а не бороться с ней! А жизнь-то — она разве чем от гор различается? Дзиро и жизнь, какая есть, приемлет. Японец он или нет, в конце-то концов? Иль не слыхал он в детстве притчу о гибком стебле бамбука, что клонится и выживает в бурю, ломающую стволы вековых сосен? Всякий человек земли Ямато способен понять смысл этой истории…

Размышляет Дзиро этаким манером, а ноги ровно сами бегут. Быстро бегут. Нет, не опоздает он скорее всего в селение!