Читать книгу "Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер"

За Крикуном шло кожистое существо с пятью ногами по имени Помеха, всех сбивающее, мгновенно возводящее незримые стены, в которые врезались другие бесы, и отвратительная процессия, молотя конечностями, съеживалась в сыплющую непотребными проклятиями гармошку.

Как ни наловчился он подправлять ужасающие видения, его преосвященство невольно припомнил махинации, в которые впутался, закрывая сельские школы.

Нельзя сказать, что он выступал против истинного образования – когда учат наизусть катехизис, таблицу умножения, жития святых и биографии национальных героев, постигают грамоту, историю и значение Страстей Христовых. Этому он вовсе не противился. Он возражал, когда тощие и, по сути, мирские миссионеры, отравленные коварными идеями Пауло Фрейре,[2]промывали бедняцкие мозги, болтая про «освобождение невежественных масс из культурного забвения» и проповедуя «борьбу» и «участие в историческом процессе». Его преосвященство не отрицал добрых намерений этих идеалистов, но как вынести мысль, что молодежь нации взращивается без обучения, что заранее обеспечит место на небесах одесную Господа?

С таким «образованием» несчастных отроков наверняка осудили бы вечно находиться в лимбе, где томятся язычники, или в огне чистилища, а возможно, и на нескончаемые страдания ада, где терзают бесы – такие же, как эти, разве что бесы ада еще хуже. Почему же его преосвященство чувствовал себя виноватым, когда рассудок утверждал, что кардинал несет грешникам спасение от вечности на костре, что не избыть и смертью, от трезубых вил, что нескончаемо проворачиваются в кишках? Зачем тревожиться, когда он лично избавляет их от вечного надругательства Люцифера со сдвоенным членом – один вставлен в задницу, другой – во влагалище (разумеется, если грешники – женщины, кем они в большинстве своем и были, поскольку женщины – величайшие искусительницы после Сатаны)? Догадывались ли эти заступники неимущих, что два дьявольских члена громадны, как башни, шершавее мякины и выбрасывают столько обжигающе холодной спермы, что осужденные то и дело раскалываются на куски, а затем чудодейственно восстанавливаются для нового двойного изнасилования? И все же его преосвященство удручали школы, ставшие теперь свинарниками и борделями, и сломанные судьбы священников, и тот факт, что когда-то добился продвижения по службе ложным доносом в нужные уши: дескать, его основной конкурент – гомосексуалист.

Следующим шел бес по имени Укрыватель – невероятно хитрый тип. Он с таким мастерским сарказмом и иронией превозносил кардинала, что остальные бесы заходились свинским визгом и восторженным реготаньем. «Он честен», – воздев палец, говорил Укрыватель, и его преосвященство вспоминал, что продал сети супермаркетов монастырскую галерею и половину денег оставил себе. «Он целомудрен», – провозглашал Укрыватель, и кардинал сгорал от стыда: кухарка Консепсион забеременела от него. Ему вспомнилось, как однажды он переодетым отправился в бордель, но шлюха узнала его, и пришлось организовать ее убийство, а потом нанятый убийца пытался его шантажировать и теперь сам лежал в неосвященной земле, и душа его беспрерывно вопила о свете и отмщении в сумеречном мире кардинальских кошмаров.

«Он почитает отца своего и мать свою», – склабился Укрыватель, и бесы хихикали, тыча в церковника пальцами, а тот вспоминал, как оставил собственную безумную мать умирать в грязи приюта вместо того, чтобы поместить в роскошный особняк, поскольку опасался, что по ее внешности обнаружится примесь индейской крови в его жилах.

«Он любит ближнего, он полон сострадания», – ухмылялся Укрыватель, и видение ужасной ошибки опять вернулось к его преосвященству. Случилось это во времена исчезновений, хотя он не верил, что они действительно происходят, считал подобные истории подрывной пропагандой. Он выдал военным тайник в святилище, где прятался священник-марксист, и кардинал в ужасе смотрел, как того начинили пулями и утащили на напрестольной пелене, что доставали в день святого Иоанна; позже ее вернули свежевыстиранной, но потемневшей, в несводимых укоряющих пятнах.

И вся сходка скелетных чудищ – Разрушителей, Пылающих, Сутяг, Швырял, Обманщиков – приплясывала вокруг, а его преосвященство лежал на плиточном полу, дыша со стоном, часто и тяжело. Кардинал всмотрелся снизу в злобные глаза с покойницким прищуром, увидел кожу, туго, словно у мертвецов, обтягивавшую остро выступающие кости (напоминала, прости, Господи, за богохульство, святые мощи), на увесистые гениталии – они болтались, шурша, точно крылья грифа, – и перевернулся на спину, по-прежнему баюкая страшную боль во внутренностях.

Кардинал закрыл глаза и сосредоточился. «Domine Deus, – горько начал он надтреснутым голосом, – Agnus Dei, Filis Patris, Qui tollis peccata mundi, miserere nobis; Qui tollis peccata mundi, suscipe deprecationem nostrum, Qui sedes ad dexteram patris, miserere nobis».[3]

Чувствуя, как него нисходит покой, добавил: «Kyrie, Eleison. Christe, Eleison»[4]и признался Богу Всемогущему, Вечнонепорочной Блаженной Деве Марии, Блаженному Михаилу Архангелу, Блаженному Иоанну Крестителю, Святым Апостолам Петру и Павлу и всем святым, что грешил безмерно в помыслах, речах и деяниях. Он покаянно бил себя в грудь, как на мессе, и хихикающие бесы исчезли, а ужасная боль в кишках ослабла и лишь напоминала о себе пульсирующим намеком.

Консепсион вошла в кабинет и увидела, как кардинал пытается подняться на ноги.

– Опять болит? – спросила она. – Ты должен сходить к врачу, мой каденей.

– Это мне наказание за грехи, – выговорил кардинал сквозь мучительные рыдания.

Кухарка-мулатка Консепсион родила от него одного ребенка, и, сказать по правде, кардинал любил ее плотскую чувственность даже сильнее, чем бесполую духовность Непорочной Девы. Консепсион обняла его, успокаивая, а позже, ночью, проскользнув к нему в спальню, утешила знакомой мускусностью наготы.

Но поднявшись в три часа ночи опорожнить мочевой пузырь, кардинал уже больше не смог уснуть – когорта бесов вернулась и шествовала по комнате, раскачивалась на шнурке от люстры, на вышитых вдовицами гобеленах с Воздвиженьем Креста.

Самое ужасное – явился Непотребный Ишак с ослиной головой и членом, который в одно мгновенье торчал, отскакивая от потолка и оставляя на нем блестящий мокрый след, а в следующее – бессильно волочился по полу, будто сверхъестественный брюхоногий моллюск из дешевого ужастика.

Его преосвященство выскочил из постели и бросился в часовню, истово приложился к алтарю и пал на колени, а бесы, тараторя, скакали даже по главному распятью на стене. «Munda cor meum, – молился кардинал, – ас labia mea, omnipotens Deus, Qui labia Isaiae prophetae calculo mundasti ignito…»[5]