Читать книгу "Мужчины из женских романов - Эллина Наумова"

Но влюбленный Дима всего лишь умилился и сразу купил зверушку. Свете она показалась очень веселой. Парню же в ее морде чудилось нечто глумливое. Сказать об этом он не решился даже в шутку. Они вышли в наисерейший день – переход по сравнению с улицей казался иллюминированной бальной залой. Уселись на замороженную скамейку – оба худые, оба в джинсах на трусы, в куртках до талии – и привычно не вздрогнули. Горожане! Девушке хотелось рассмотреть подарок. И начались сюрпризы. Она терпеть не могла музыкальные игрушки, а у счастливого приобретения под рукавом вязаной кофточки вдруг обнаружился красный бумажный кружок с нотным знаком. То есть эта пародия на животное еще и пародировала распевающего детским голоском взрослого человека.

– Наше право не нажимать на кнопку. Пусть себе молчит, – бодро утешил подругу Дима.

Но той было неловко из-за того, что не скрыла разочарования. И она покорно сказала:

– Нет уж, пусть продемонстрирует репертуар…

Девочка явно не боялась самоистязания. Решив, что шокотерапия в таком случае – самое то, Дима храбро сжал мышиное запястье. Он думал, что по-идиотски зазвучит что-нибудь вроде «Я маленькая мышка, но у меня большой хвостишко и доброе сердчишко»… Но вместо ожидаемого писка из искусственно-меховых недр под незатейливую мелодию довольно глубоким баритоном было выведено, что перед ними чудный котик, с прелестным бантиком на шее. И что больше всего на свете он любит нежиться на диване. После крохотной паузы следовало весьма убедительное «мяу».

Дима проявил впечатлительность и умение играть. Ощупав лоб игрушки – температура была зимняя уличная, – он произнес длинную речь о том, что мальчик крыс – это звучит гордо. Не стоит притворяться другим животным, необходимо вернуться к адекватному мировосприятию… Но на повторное нажатие секретной кнопки мышь ответила тупыми уверениями в том, что перед ними все-таки нежный котик и т. д. Они долго мотались по округе. И сначала каждые тридцать (вдруг крыс сам опомнится), потом десять, а потом пять минут заставляли его затягивать кошачью песню. Было весело до истерики. Наверное, юмор создателей в том и состоял. Но почему-то чем глубже молодые люди проникались их юмором, тем слабее становились собственным умом. В итоге им хотелось одного: чтобы игрушка признала себя не кошкой, а мышкой и заткнулась навсегда. Они всерьез начали злиться друг на друга за то, что она упрямится. И то верно, Света могла бы не хлопать в ладоши и не подпрыгивать при виде синтетической китайской дешевки. А Дима не стал бы хуже, если бы согласился, да, милая штука, и увел экзальтированную девушку на воздух.

Их исподволь одолевало чувство, будто они делают что-то неправильно, шатаясь с крысом под сутулыми фонарями в промозглой черноте, которая просилась считаться романтичной. В школе, когда оба учились болтать с взрослеющими ровесниками не только о контрольных, такое в голову и случайно бы не пришло. Наоборот, вели себя как тридцатилетние, усиленно соответствовали чужому возрасту. Дима и Света давно стали собой. И вдруг застеснялись отступления в детство, как годы назад. Прогулка уже казалась вынужденной и тягостной. Наконец, заявив, что вообще-то не имеют привычки развлекаться несчастными сумасшедшими, они торопливо простились в настроении «обидно, досадно, ну ладно». А утром одновременно послали друг другу эсэмэски. Дескать, отличный был вечер, не соображу, что на меня накатило, какое-то затмение-помутнение, крыс – просто смешная мягкая игрушка. Просто. Смешная. После этого переубедить их в том, что они созданы друг для друга, не смогли бы ни небо, ни ад.

То была чарующая ерунда, которая первой дарит ощущение счастья и забывается под упреки в равнодушии, холодности, измене тоже первой. А пока она будто нашептывала влюбленным: рассказывайте про себя каждую мелочь, вы и без слов друг друга понимаете, но с ними еще интереснее, это же чудо. Молодые люди и рады были стараться. Когда в мужчине накопится много тайн от родственников и друзей, он неожиданно встречает женщину, явно предназначенную для того, чтобы делиться с ней самым сокровенным. Поэтому не стоит определять любовь как психическое расстройство под воздействием гормонов. Какое же это помешательство, если есть нормальное стремление излить душу в общении? Свихиваются люди тогда, когда принимаются жалеть о том, что были неосмотрительно искренни и не по делу откровенны. Но после синхронного набора эсэмэсок мир для наших героев встал с больной головы на здоровые ноги, улыбнулся, подмигнул и крикнул: «Опля!» И потребность выложить малознакомому человеку все затмила другие, куда более насущные.

Ближайшие предки Димы и его младшего брата были главбухами в осторожных, но с перспективами слияния в холдинг частных фирмах. Жили в просторной четырехкомнатной квартире, выменянной некогда за свою однокомнатную и двухкомнатную родителей матери со смешной доплатой. Родители отца завещали им дачу на трех сотках в таком месте, что грех было не построить хороший дом – на него, в сущности, последние десять лет и работали. Оплотом семьи был дядя, папин брат, – чиновник средней руки в мэрии. Если честно, материального проку родне от него не было, но морально взбадривал самим фактом своего пребывания на государственном посту и непотопляемости.

У Светы были мама, отчим и сводная сестра-школьница. Они разумно не захотели съезжаться с бабушкой и теперь часто хвалили себя: втроем жили в панельной трешке, а Свете лет в шестнадцать разрешили поселиться в однокомнатной кирпичной хрущевке со старушкой. Дача у них была подальше, тесноватый, но вечный сруб, и соток – шесть. Отчим заведовал травматологическим отделением в обычной городской больнице, мама – учебной частью в такого же разряда школе.

Перемаявшись девяностые, как все, в нулевые обе семьи не без удивления обнаружили, что являются частью мирового среднего класса. И не без веселого смущения осознали, что у каждого родителя – по простенькой, но иномарке. Если вместо революционных приложить застойные советские мерки, только от этого не возбранялось обалдеть. Старшие дети как-то автоматически бесплатно выучились в институтах, которые к моменту получения дипломов оказались университетами. Не повезло, кое-кто в итоге окончил академию. За младших, в крайнем случае, было чем платить. Все заделались туристами, бегло осмотрели Европу и сообразили, что людские проблемы разнообразием не блещут. Тогда они медленно выдохнули смесь зависти к чужому грабительскому размаху и панической боязни нищеты. И вдохнули двадцать лет назад обещанную свободу. Она воняла коррупцией, произволом, алчностью, бездуховностью, хамством и чванством, но и нервно-паралитическим газом не оказалась. Жить было можно.

Дима и Света – психически нормальные отпрыски стойких родов – месяц после встречи целовались в подъездах и обнимались в кинотеатрах. А потом обезумели: пришли к Свете часов в десять вечера, убедились в том, что бабушка храпит в комнате, и рухнули на пол в прихожей, не сняв дубленок. Она – чтобы мягче было, он – чтобы по тревоге вскочить одетым и изобразить пьяного, мол, не удержался на ногах, свалился сам, уронил девушку. Но пронесло и проносило еще много-много раз – бабушка телевизор не жаловала, укладывалась рано и спала крепко. Тем не менее, когда в разгар их страстных занятий она иногда переставала храпеть, обоим мерещилось, что ее тощие ноги нащупывают в темноте шлепанцы, чтобы выйти в кухню или уборную. Попасть и туда и сюда можно было лишь по телам любовников, которые жутковато смотрелись в расстегнутой, задранной и приспущенной под зипунами одежде. Чтобы уберечь старушку от инсульта, Света устроила званый обед и представила ей Диму. Молодежь возбужденно косилась на свое привычное лежбище в непривычном ракурсе, а бабуля тактично покашливала в кулачок, думая, что дети ее стесняются. Зато, проводив гостя, она твердо сказала внучке: