Читать книгу "Лиза из Ламбета - Уильям Сомерсет Моэм"

— Это очень трудно — жить писательством, — сказал он. — Литература — достойное занятие, но доходов от нее не ждите.

Я передернул плечами. Моя первая книга имела успех — я не сомневался в прибыльности дела. Несколько месяцев я провел за границей, а по возвращении получил чек на проценты с продаж «Лизы». Сумма была чуть больше двадцати фунтов. Я склонялся к мысли, что Фишер Анвин знал, что говорил.

Остается только добавить, что так, как описано в «Лизе из Ламбета», городская беднота жила сорок лет назад. В официальный выходной мужчины надевали сюртуки с перламутровыми пуговицами и играли на гармониках; девушки завивали челки и носили огромные шляпы с множеством перьев. Они не знали ни патефона, ни кинематографа. Не читали газет. Вообще были куда хуже образованны, чем нынешние представители рабочего класса. Говорили на кокни; смею надеяться, что воспроизвел их речь с максимальной точностью. Их словарный запас не отличался разнообразием в отличие от их детей. Имея в распоряжении более скудный язык, они и чувствовали и думали проще. Пусть читатель не пытается увидеть в моем романе нынешний Ламбет.

Поскольку настоящее предисловие задумано также как вступление к изданию моих сочинений, которое открывает «Лиза из Ламбета», хотелось бы сделать несколько замечаний по этому поводу. Издание неполное. Я решил включить в него лишь те произведения, к которым испытываю минимальную степень недовольства. Не думаю, будто есть хоть один писатель, достойный прочтения в полном объеме. Мое мнение таково: писатель, предлагающий читателю ознакомиться более чем с дюжиной своих произведений, неоправданно требователен; возможно, он сказал главное в двух-трех произведениях. Писатель может считать себя счастливцем уже в том случае, если после его смерти читатели сохраняют интерес к этой «малости». Право всякого автора — быть судимым по своей лучшей книге; с его стороны довольно разумно беспощадностью к себе облегчить читательский выбор. Если он зарабатывает на жизнь единственно пером, ему, конечно, приходится писать и для денег; вряд ли (хотя и не исключено) таким образом он создаст нечто выдающееся. Нам известно, что доктор Джонсон писал «Расселасса»[2]в великой спешке — ему нужны были средства на похороны матери; однако, хотя упомянутый роман сейчас станет читать разве только студент-филолог, «Расселасс» по-прежнему — один из памятников английской литературы. Впрочем, полагаю, доктор Джонсон долго вынашивал идею «Расселасса», и нужда явилась вовсе не причиной написания, а инструментом для преодоления природной апатии. Сей инструмент бывает весьма полезен, что доказывается следующим фактом: лица влиятельные и состоятельные, вне зависимости от таланта, редко берут на себя кропотливый труд непременный для создания весомого произведения. Это любители; их произведения часто не лишены любительского изящества и непосредственности, но всегда отличаются и любительским бессилием.

Я отдаю себе отчет в том, что настоящее предисловие, да и все последующие, исполнено самомнения. Надеюсь, самомнение не выходит за рамки приличий. Непросто говорить о себе без того, чтоб не выйти за рамки; отдельным читателям может показаться, будто в предисловиях я приписываю себе значение, какого никогда не имел в английской литературе. Умоляю, друзья, верьте: я никогда не обольщался насчет своего места в современной литературе; в мыслях не имел выпячивать сомнительные достоинства моих произведений, ибо их недостатки известны мне лучше, чем любому критику. Однако ни один читатель не возьмет в руки подобное издание, если его, по причинам, ему одному ведомым, не интересует личность автора. При таком раскладе логично будет предположить, что читателю захочется узнать, при каких обстоятельствах писалась та или иная книга, также выслушать все, что автор готов сообщить о себе и своем творчестве. Значит, подобные предисловия должны быть исполнены самомнения; в противном случае они бессмысленны. Я получил удовольствие от написания их; если подобного удовольствия не получит читатель — что ж, от него это и не требуется. Я выполняю скромную работу в мире букв; держусь середины, не претендую на громкий успех; считаю, что проник в суть явления, называемого публикой, — иначе откуда спрос на настоящее издание? Однако я во всю жизнь не написал книги, что произвела бы фурор. Хотя из-под моего пера вышли несколько произведений, которые могли похвастаться широким кругом читателей, мне так и не случилось создать произведение, которое в некий период времени было бы у всех на устах, которое повсеместно обсуждали бы за обедом или единодушно признали выдающимся. Ни одна моя книга не стала бестселлером. Ни разу я не обескуражил критиков. Меня достаточно хвалили, но немало и ругали. Положительные отзывы меня радовали, отрицательные — огорчали; но ни один отзыв не поколебал на избранном пути. Мне следовало бы стремиться извлечь уроки из критических статей, но, увы, я не находил эти статьи для себя полезными. Видимо, нельзя ждать от критика слишком многого, ведь критик часто пишет в спешке, а платят ему недостаточно, чтобы он давал себе труд разъяснять автору огрехи — довольно и того, что критик на огрехи указывает. Возможно, мои критики не считали такие действия эффективными; возможно, им не хватало профессионализма. Как-то в Уилмингтоне я познакомился с одним критиком; он обещал разъяснить огрехи в моей пьесе, да, видно, либо был очень занят, либо запамятовал о своем обещании, ибо так и не дал о себе знать.

В настоящее издание не войдут два романа, написанные мной с целью получить конкретную денежную сумму к конкретному сроку. Эти романы я переделал из пьес, которые не сумел пристроить; вообще переделывать пьесы в романы очень легко, ведь там уже имеются и сюжет, и диалоги. Весь процесс занимает несколько недель. Одна пьеса называлась «Епитрахиль». В то время я увлекся очаровательной молодой особой с запросами, непомерными для моего тощего кошелька. Для меня было пыткой знать, что более состоятельные соискатели возят особу ужинать в «Савой») а по воскресеньям завтракают с ней в Мейденхеде; вот я и взял себя в руки и состряпал «Епитрахиль», роман веселый, развлекательный, даром что продиктованный ревностью, изглодавшей мое сердце. Я писал для того, чтобы тоже иметь возможность предложить предмету моей страсти все, что угодно ветреной душе. Роман вызвал интерес у читателей; вдобавок я впервые в жизни заработал порядочную сумму. Однако я не принял во внимание задержку, вызванную сначала процессом печатания и публикации романа, затем особенностями издательского бизнеса, состоящими в том, чтобы отсылать счета один раз в год; поэтому, когда я наконец получил свой внушительный чек, упомянутая молодая особа меня больше не интересовала; мне не хотелось ни ужинать с нею, ни кататься в лодке. С тех пор я думаю об «Епитрахили» с долей горечи. Второй роман называется «Исследователь». Правда, сама пьеса все-таки шла в театре. Прототип главного героя — Генри Мортон Стэнли[3], географические открытия которого когда-то будоражили мое юное воображение; вообще в то время благодаря Киплингу был популярен образ сильного, немногословного мужчины. По сюжету герой отказывается опровергнуть гнусные обвинения, чтобы скрыть от своей суженой, что ее брат — не благородный человек (чему она свято верит), а жалкое ничтожество. Этакого донкихотства ни одна аудитория не примет; пьеса провалилась. Я переделал ее в роман, потому что другой роман, «Маг», издатели мне вернули, когда процесс публикации уже был начат, — все из-за того, что один из партнеров вздумал почитать гранки и был шокирован. Я всегда полагал, что издателям не следует учиться читать — достаточно, если они выучатся ставить подпись. Как бы то ни было, данный казус оставил меня без денег, а мне предстояло дотянуть до конца года. Я написал «Исследователя» за месяц; от скуки челюсти сводило. С тех пор я этот роман не люблю и с удовольствием вычеркнул бы его из каталога своих произведений; увы, такое невозможно. Одно время меня мучила совесть, словно я совершил дурной поступок; теперь я знаю, как глупы в подобных случаях угрызения совести, ведь публика, слава Богу, всегда гораздо прочнее автора забывает книги, в написании которых автор раскаивается.