Читать книгу "Тайные тропы - Георгий Брянцев"

— За что уничтожили отца?

— Он был сторонником Троцкого.

— А вы?

— Я не принадлежу ни к какой партии.

Юргенс встал из-за стола и твердыми, размеренными шагами пересек комнату по диагонали от стола к книжному шкафу и обратно. Он встал позади сидящих гостей и обратился к Грязнову:

— А с вами что приключилось?

— Со мной ничего не приключилось, — улыбаясь, ответил Грязнов. — Мой отец родился и живет в Сибири, в Иркутской области. Там же находится младшая сестра. Есть еще дядя по матери, но я не знаю, где он. Я перед войной окончил пединститут. На ваш вопрос, пожалуй, не отвечу. Я не задумывался даже...

— Над чем? — раздался тот же голос сзади, и облако дыма проплыло над головами гостей.

— Над тем, чем вы интересуетесь. Когда вы задали вопрос Ожогину, я, откровенно говоря, подумал: что же отвечать мне, если вы меня спросите, почему я стал вашим другом?

Совершенно неожиданно маска непроницаемой холодности сошла с лица Юргенса, и он улыбнулся. Гости этого не видели. Юргенс попрежнему стоял за их спинами.

— У вас, видимо, веселый характер, — проговорил он прежним тоном и сел в кресло.

Грязнов смущенно опустил голову и прикусил нижнюю губу.

— Веселый, — ответил за Грязнова Ожогин. — В этом я убедился в пути. Он большой любитель приключений, и когда гауптман Брехер беседовал с нами, Грязнов первый дал согласие.

Зазвонил настольный телефон. Спокойным движением Юргенс взял трубку.

— Ашингер? Да, я. Немного занят... Кто тебе сообщил? А? Ну что ж, если не спится, приходи.

Юргенс положил трубку на место.

— О чем еще с вами беседовал гауптман? — спросил он.

Ожогин рассказал. Узнав о готовности Ожогина и Грязнова сотрудничать о немецкой разведкой, Брехер предупредил их, что «настоящей» работе, — он так именно и сказал, — должна предшествовать длительная подготовка и что работать придется, возможно, после окончания войны.

— Не только возможно, а точно после окончания войны, — резко сказал Юргенс, — и независимо от ее исхода. Это надо запомнить. И, кроме того, учтите следующее...

Юргенс изложил условия и определил линию поведения Ожогина и Грязнова.

Говорил он четко и коротко.

Прежде всего — тщательная конспирация. Самая тщательная. Никто не должен знать о их связи с немцами. Абсолютно никто. С сотрудниками Юргенса они будут встречаться ежедневно, но лишь с наступлением темноты и в местах, специально для этого назначенных. Юргенс разрешает и даже рекомендует поддерживать самые широкие связи с русским населением города, но в то же время скрывать свои симпатии к немцам. Чем шире и глубже будут эти связи, тем лучше для дела. Допускается даже высказывать недовольство по адресу немецкой администрации, но осторожно, в меру. Надо также продумать и решить вопрос о том, чем они станут здесь заниматься. Без дела жить нельзя. Это вызовет подозрение, Свои соображения они должны завтра же доложить Юргенсу. Для них уже приготовлена квартира. К себе они могут приглашать кого угодно, кроме лиц немецкого происхождения, связь с которыми может их скомпрометировать в глазах местного населения. О питании заботиться нечего, они будут столоваться у квартирной хозяйки.

— Ясно? — спросил Юргенс.

Ожогин и Грязнов закивали утвердительно головами.

В соседней комнате раздались тихие шаги, и в кабинет вошел тонкий, худой и высокий немец в военной форме в чине подполковника. На носу у него торчало пенснэ, за стеклами которого прятались серые глаза. Это был Ашингер, с которым Юргенс только что говорил по телефону.

— Хайль Гитлер! — приветствовал он хозяина, выбросив вперед руку.

Юргенс ответил тем же.

— Что это за господа? — сделав презрительную гримасу, спросил пришедший. Он плюхнулся в кресло, стоявшее сбоку письменного стола, и вытянул худые, длинные ноги.

— Мои люди... — спокойно ответил Юргенс.

Прищурив глаза, подполковник внимательно всматривался в лица Ожогина и Грязнова.

Юргенс вынул из стола две бумажки и подал их Ожогину.

— Вот пропуска для хождения по городу в любое время, — объяснил он. — Здесь проставлены фамилии по-русски и по-немецки. Сейчас вас проводят на квартиру. Идите отдыхайте. Обо всем остальном — в следующий раз.

Юргенс никого не звал. Не слышно было никаких сигналов. Но лишь только он кончил говорить, как в комнате появилось уже знакомое лицо. Прислужник молча стоял у дверей, ожидая Ожогина и Грязнова. Морщинистое лицо с прилизанной шевелюрой было мертво и непроницаемо, точно маска. Он, наверное, хорошо знал свои обязанности.

— Ганс, ты помнишь Брехера? — заговорил Юргенс, когда Ожогин и Грязнов вышли.

— Отлично. И всегда отзывался о нем с похвалой. Этот человек еще сделает себе карьеру, — ответил Ашингер.

— Его карьера уже окончилась.

— Не понимаю.

— Прочти и поймешь, — Юргенс протянул Ашингеру небольшой листок.

«Ставлю вас в известность, что в ночь с семнадцатого на восемнадцатое сентября советская авиация вновь совершила налет на железнодорожный узел и поселок, — прочел Ашингер. — Из батальона «СС» сорок человек убито и около восьмидесяти ранено. На резиденцию гауптмана Брехера упала полутонная бомба и разрушила все до основания. Найдены лишь кусок портупеи и правая рука гауптмана...»

— Непонятная ирония судьбы, — произнес Ашингер. — Брехер вдали от фронта убит, а я бессменно в районе передовой — и жив.

— И ты недоволен?

— Не недоволен, а удивлен, поражен... — Ашингер встал с кресла и, заложив руки за узкую, сухую спину, прошелся по комнате.

На некоторое время воцарилось молчание. Юргенс, зная характер своего друга, выжидал. Ашингер обычно перед тем, как сообщить что-либо интересное, начинал ходить, стараясь вызвать любопытство присутствующих. — Да... судьба Брехера печальна, но я пришел сообщить еще более удручающие известия.

— Именно? — спросил Юргенс деланно спокойно.

— Пали Новороссийск, Брянск, Бежица... — Ашингер остановился у стола против Юргенса и широко расставил ноги. — Под угрозой Чернигов, Полтава, Рославль...

Лицо Юргенса оставалось спокойным. Он не проронил ни слова.

— Ты не задумывался, Карл, над вопросом, что ожидает нас, если русские придут в Германию? — спросил Ашингер.

— Нет.

— А хотел бы знать?

— Не особенно.

— Почему?

— Не вижу в этом ничего забавного.

— Странно, разве ты не немец?

— Я просто не хочу забивать голову бесплодными размышлениями.

— Мы не имеем права не думать об этом, — продолжал Ашингер.