Читать книгу "Последняя Пасха императора - Александр Бушков"

Он открыл одну из папок и продемонстрировал Смолинусодержимое. Тот кивнул в знак того, что понял, о чем идет речь.

Это были бумаги из Кащеевых закромов, переложенные в новыепапки. Строго говоря, непонятно было, зачем они понадобились Кащею:небезынтересная подборка, стоившая некоторых денег, – но никак не раритет,не уникальное собрание. Всего-то навсего архив трех поколений эмигрантовГладышевых, коренных шантарцев, ничем особенным не примечательных. Тогда вдевятнадцатом, они всем табором застряли во взятом красными Шантарске: главасемьи, серьезный купец с супругою, его старший сын, свежеиспеченный инженер(опять-таки с юной супругой), младший сынишка-гимназист, еще какие-тотетушки-бабушки-приживалки. В конце концов, им каким-то чудом удалось пожелезной дороге добраться до занятых белыми мест, а оттуда податься в Харбин,где семейство и обосновалось на четверть века. В сорок шестом Гладышевы-сыновьяс женами и народившимися в эмиграции чадами вернулись в СССР и пустили корни насей раз во Владивостоке. Насколько Смолин помнил, оба брата давненько умерли, анаследники поступили, как многие в их положении: без особых угрызений совестипродали архив оптом какому-то владивостокскому барыге, а тот, челноча по Сибирис антикварными целями, завез его в Шантарск и задешево толкнул Кащею.

Ничего уникального там не было: полсотни фотографий,разнообразные документы (китайские брачные контракты, которые и русскиеэмигранты обязаны были оформлять по всем правилам,справки-свидетельства-аттестаты, письма и поздравительные открытки и прочийхлам, скапливающийся у многих в укромных уголках), мелкие дореволюционныебезделушки (бронзовые фигурки, стеклянные пресс-папье, наперстки-ножницы),несколько книг, отнюдь не уникальных, парочка толстых тетрадей (купец-патриархявно пытался от скуки написать нечто вроде мемуаров)… Одним словом, кое-какиеденьги выручить, конечно, можно, распродавая эту заваль в розницу или пуская вмелкий обмен, но суммы получатся смешными…

Еще разбирая наследство Кащея, Смолин вяло удивлялся, зачемстарику понадобилось держать этот хлам в тайнике вместе с настоящимиценностями, но Кащея уже не спросишь, так что он вскоре махнул на это рукой, непытаясь ломать голову над пустяками…

– Знаешь, что самое смешное? – спросил КотУченый. – Будь в бумагах пресловутая карта с кладом наподобие Флинтовской,ее бы, конечно, в оборот за копейки не пустили б ни за что, придержали изчистого любопытства, на всякий случай… Но в том-то и соль, что найти концы могтолько здешний, тот, кто неплохо знает шантарскую историю…

– Вадик, я тебя умоляю, не тяни ты кота за яйца, –взвыл Смолин. – Любишь ты эффекты, я знаю, да года наши уже не те, и мы стобой не юные кладоискатели из детской книжки… Давай уж к делу. Ты менядостаточно заинтриговал, ладно, я изнываю от нетерпения… Какие там еще штампы?

– Ну хорошо, изволь, – сказал Кот Ученый ужевполне серьезно. – Итак… Ага, некоторые детали, в которые ты наверняка ине вникал… Ты помнишь, чем занимались все Гладышевы в эмиграции?

– Сыновья были инженерами, – сказал Смолин. –То есть один в Маньчжурию приехал уже дипломированным инженером, а младший,после гимназии что-то такое закончил и тоже в инженеры подался.

– А патриарх? То бишь купец?

– Без понятия, – сказал Смолин. – Неинтересовался. Ну, снова по купеческой части пошел, наверно…

– Ничего подобного. Глава рода, Кузьма Федотыч,буквально через полгода после того как семейство обосновалось в Харбине, говорявысоким слогом, обратился к Господу. Монахом стал. Самым натуральным, по всемканонам постриженным. Так монахом и помер в сорок первом. Это очень важнаядеталь… В общем, читай.

Он подал Смолину небольшую толстую книжицу в коленкоровомпереплете под мрамор, как это было модно в старые времена. Не дожидаясьпояснений, Смолин открыл ее на закладке и по одобрительному кивку друга понял,что угадал. Аккуратные строчки, порыжевшие чернила, орфография, разумеется, не«красная» – повсюду твердый знак в окончаниях слов, «яти» и даже кое-гденатренированный взгляд моментально выхватил самую натуральную «фиту». Хотя датавверху листа – двадцать пятое сентября тридцать седьмого года. Бывший купец,как многие, большевистские новшества не принял категорически…

Почти половину листа занимала старательно, по всемупериметру приклеенная газетная вырезка. «Комиссары вновь жрут друг друга то ликак якобинцы, то ли как крысы в ведре». Это заголовок – из которого сразу ясно,что газета, конечно же, эмигрантская, кто бы еще себе позволил такую вольностьв выражениях. Ну и что там… Очередные расстрелы в Москве… скрытое злорадствоавтора по поводу того, что коммунисты начали истреблять друг друга… длинныйсписок. И одна фамилия старательно, ровненько подчеркнута чуть выцветшимкрасным карандашом: «…комбриг Вальде, политуправление Ленинградского военногоокруга».

Смолин перешел к рукописным строчкам.

«Промысел Божий смертными осознается не сразу, иными,пожалуй что, и никогда, но тот, кому повезло припасть к источнику мудростиГосподней, рано или поздно прозревает пути Творца. Что до меня, смиренного, тоне перестаю возносить хвалу Господу за то, что промыслил мне нынешнюю стезю. Вовремена оны, в полузабытом Шантарске (а точнее, в Кузьмине) лютой злобою яисходил в адрес грабителей, коими был ограблен и бит, долго еще, недели имесяцы, посылал проклятья и покрытому татуировками, словно аляскинский туземец,матросу, и чухонцу с бритой актерской рожей и волчьим взглядом, и дажетретьему, сошке мелкой, нижнему чину с красной звездой во лбу. В те поры, наречном берегу, в угнетенно притаившемся Кузьмине, мне казалось, когда я вбессильной злобе глядел вслед удалявшейся железной коробке, что жизнь конченаокончательно и бесповоротно. Господи Боже всеблагий! Как неумен, корыстен иживотен я был, полагая конец жизни в том, что пришлось расстаться с тридцатьюфунтами золота и драгоценностей! Как я был слеп, убог, нищ духом! Саквояж снакоплениями мне казался высшей жизненной ценностью… Слава Богу, прозреть мнеудалось очень быстро – а вот понять замыслы Творца и величавую неостановимуюработу Господних мельниц, мелющих медленно, но верно, – лишь долгие годыспустя. Кем бы я стал в Харбине, не лишившись отобранного красными саквояжа,прибывши туда богатеем? Никаких сомнений нет, что очень быстро сделался быкомпаньоном Петра Фомича, располагая изрядным капитальцем, в его зарождавшийсяторговый дом все и вложил бы… и опять-таки нет сомнений, что при таком оборотесобытий был бы вместе с Петром Фомичом, Никанором Лялиным и китаезой Бао Гунемубит маньчжурскими бандитами в ночь приснопамятной резни в главной торговогодома резиденции. И даже случись мне тогда, кто знает, уцелеть, все равно ждалабы участь хотя бы бедолаги Шахворостова – уцелеть-то он уцелел, да предприятиеот разгрома так и не оправилось, в считанные месяцы захирело, а там дело япошкидовершили, и призреваем теперь Шахворостов исключительно милостынею монастырянашего. Был, был в ограблении моем большевиками перст Божий! Как же иначе, еслисам я, найдя святую стезю, который год смиренно и честно несу служениемонастырское, и сынишки, ставши не наследниками купца-миллионщика, а нищими,долженствующими полагаться лишь на светлые головы и золотые руки, толковымиинженерами стали, на ноги поднялись благодаря неустанным собственным трудам, ане батькиному капиталу, не стрижке купонов или дележу дивидендов. Благодарютебя, Господи, ежечасно!»