Читать книгу "Синдикат - Дина Рубина"

…Я вышла из офиса Синдиката и перешла на противоположнуюсторону улицы, где под огромным щитом, возвещающем о ближайших сроках сдачитрамвайной линии на этом участке пути, в тени под тентом своего шляпного лотка,облокотившись на обшарпанный прилавок, сидел на высоком табурете толстыйстарик. Я уже примеривала здесь шляпы — неоправданно, на мой взгляд, дорогие.Даже на уличном лотке цены соответствовали этому респектабельному районуИерусалима, в котором жили потомки давних переселенцев, «старые деньги», чертих дери…

И на сей раз я сняла с крючка широкополую шляпу из чернойсоломки. Старик тут же услужливо придвинул ко мне небольшое круглое зеркало наржавой ножке.

Да… мое лицо всегда взывало к широким полям, всегда просилошляпу. Черную шляпу, которая, впрочем, облагораживает любое лицо…

На меня из зеркала из-под обвисших крыльев дохлой чернойчайки смотрела (вот достойная задача для психоаналитика!) — всегда чужая мне,всегда незнакомая женщина… Я — чайка! чайка!

— Тебе страшно идет… — произнес старик. Видно было, какон страдал от жары. Пот блестел у него на лбу, скатывался по седой щетине ктолстым губам, пропитал линялую синюю майку на груди и на брюхе… — Страшноидет!

— Положим… Сколько же?

— Видишь, она одна такая. Она и была всего одна. Ждалатебя две недели…

— Ты еще спой мне арию Каварадосси, — сказала ябесстрастно, только так с ними и надо разговаривать, с этими восточнымиторговцами. И шляпу сняла, чтоб он не думал, что я прикипела к нейсердцем. — Так сколько?

— Причем взгляни — какая работа: строчка к строчке, иты можешь мять ее, сколько хочешь, ей ничего не сделается…

— Короче! — сказала я.

— Семьдесят.

— С ума сойти! — Я опять надела шляпу. Онадействительно чертовски мне шла. Впрочем, мне идут все на свете широкополыешляпы. — За семьдесят она и тебе пойдет.

— Меньше невозможно. Это ручная работа.

— А я думала — ножная… Возьму, пожалуй, эту кастрюлюдля разнообразия гардероба. За сорок.

— Издеваешься?! Смеешься над людьми, которые тяжкимтрудом, в ужасных условиях…

— Нет, не за сорок, конечно, это я загнула. За двадцатьпять…

Я опять сняла шляпу и положила на фанерный прилавок.

— Постой! — он понял, что я собираюсь уйти. —Могу сбавить пять шекелей просто из симпатии. Она тебе очень идет. Я глаз немогу отвести.

— В твоем возрасте это нездорово. Если сейчас ты неотдашь мне этот ночной горшок за сорок шекелей, разговор окончен…

— Забирай за шестьдесят пять, и будешь благодаритьменя!

— Я уже благодарна тебе по гроб жизни, ты меня развлек.Накрой своей шляпой знаешь что? Сорок пять шекелей — звездный час этой лохани,и не отнимай моего драгоценного времени…

— Шестьдесят пять, и разойдемся, довольные друг другом!

— Я и так довольна. Мой-то кошелек при мне. А ты торчиздесь, на солнцепеке, до прихода Машиаха.

И повернувшись, под призывно возмущенные его вопли — воттеперь главное не оглядываться, тем более что в кошельке у меня всего тридцатьпять шекелей, а надо еще домой возвращаться, — бодро пошла прочь.

Но шагов через пятьдесят остановилась у ближайшего кафе исела за плетеный столик, вынесенный в тень старого дородного платана.

В три часа дня, в вязкую августовскую жару я была единственнойчуть ли не на всей улице, если не считать старика-шляпника и легионанеустрашимых кошек, которых в изобилии плодит Иерусалим.

— Кофе… двойной, покрепче… И коньяку плесни…

— Минутку, гевэрет! — воскликнул бармен и принялсявесело насыпать и смешивать, звякать ложечкой, нажимать на рычаг кофейногоаппарата… При этом он успевал приплясывать, подпевать музыке, отщелкиватьпальцами ритм на всем, что под руку попадется. Его темные кудри библейскогоотрока с картины художника Иванова были щедро умащены какой-то парфюмернойдрянью, какой любят намазывать свои овечьи руна местные юнцы и юницы…

Из-под тента лотка, под щитом, с которого на прохожихмчался, чуть ли не вываливаясь за край, будущий трамвай, похожий на удава сглазами красавицы-японки, за мной наблюдал толстый шляпник. С видом последнегоиудейского пророка он восседал на табурете и делал мне какие-то знаки. Ядостала из сумки очки, надела их и расхохоталась: старая сволочь показывалоттопыренный средний палец правой руки, — очевидно, потерял надеждузалучить меня под свою шляпу.

Я смотрела на неугомонные руки бармена, вдыхала облачкованили, поднятое брошенным на блюдце кренделем, и думала — что я делаю, что яделаю?!

Эта тихая улица, кренящаяся вправо, словно стремиласьулечься в уже отросшую тень своих туй и платанов, весь этот город налегендарных холмах, с его ненадежными домами, мимолетными людьми, вечнымиоливами, синагогами, мечетями и церквами… — весь этот город, колыхаемый сухимиструями горного воздуха, пришелся мне впору, тютелька в тютельку, —натягивался на меня, как удобная перчатка на руку… Мне было привычно ловко,привычно жарко и привычно лениво в этом городе, и — видит Бог! — дорога кэтому кафе в Долине Призраков заняла у меня не так уж и мало лет.

Так что же, черт меня возьми, я опять делаю с нашей жизнью?!

Ночью я поднялась попить, прошлепала в кухню, босымиступнями выглаживая теплый камень пола. В темноте на журнальном столике белелагазета со вчерашними тревожными новостями… С более чем всегда тревожныминовостями…

Я выглянула в открытое окно и вдохнула глубину августовскойночи в безмолвном расцвете звездных полян. Далеко внизу цепочка мощных фонарейвыжгла гигантскую петлю дорожной развязки Иерусалим — Мертвое море; влево, мимобелеющей срезом снятой груди холма пойдет новая дорога через Самарию… НадМасличной горой вдали — желто-голубое облако огней. Легчайшая взвесьпредрассветной тишины… Уже и подростки разошлись по домам после несколькихчасов блаженной ночной свободы… Нет более благостного места, чем эта землянакануне очередной войны…

Я вернулась в комнату, бесшумно легла… До утра оставалосьдотянуть часа три…

— Ну? — тихо спросил рядом внятный голосмужа. — Третью ночь колобродишь. Так же спятить недолго! Ну их к черту,эти деньги! Жили до сих пор, с голоду не помирали, подаяния не просили…

— Да, — глухо подтвердила я.

— Представь эти долгие зимы, слякоть, тусклую тьму…

— Представляю…

— Давку в метро, огромный неохватный город, хамствороссийское, милицию-прописку… И нашу беспомощность и бесправность…

— Еще бы…

— …к тому же, и службу с утра до вечера…

— Да…

— …быть заложником организации, а значит, идеологии… Скакой стати ты, вольный разбойник, вдруг встанешь под знамена? Ну их к черту,все они друг друга стоят!