Читать книгу "Просвещенные - Мигель Сихуко"

— Все грехи человеческие, — говорил Сальвадор, сплевывая кость в образовавшуюся на его тарелке горку, — это лишь разные грани воровства.

Я решительно убежден, что очевидное отсутствие основных улик вызывает куда большие подозрения, нежели беспорядок в доме, который загадочным образом лишился хозяина. Лезвие Оккама затупилось.[5]Мысль, что Сальвадор покончил с собой, противна каждой частице моего существа: его зеленый ундервуд был в полной боевой готовности и заправлен чистым листом бумаги; все предметы на письменном столе разложены в предвкушении работы. Как мог он оказаться у реки и не одуматься, проходя мимо отражения в венецианском зеркале, что висит у него в прихожей? Он не мог не увидеть, что у него есть еще дома дела.

Чтобы покончить с собой, Сальвадору не хватило бы духу, впрочем и малодушием он не отличался. Единственное правдоподобное объяснение состоит в том, что ягуар филиппинской литературы был жестоко убит. Но окровавленный канделябр так и не нашелся. Есть лишь неоднозначные намеки на оставшихся от рукописи страницах. На тех двух листках упомянуты следующие имена: промышленник Диндон Чжанко-младший; литературный критик Марсель Авельянеда; первый мусульманский лидер оппозиции Нуредин Бансаморо; харизматичный проповедник преподобный Мартин; и некая Дульсинея.

* * *

Если имя Сальвадора вам ни о чем не говорит, то это лишь следствие его глубочайшего падения. Наверное, время, когда его скапливается достаточно, способно стереть любые достижения. И это притом, что в годы своего зенита, растянувшегося на двадцать лет, он был олицетворением филиппинской литературы, хотя она и не оставляла попыток стряхнуть с себя прилипчивую пену этого образа. Он подпалил филиппинскую литературу и, горящую, волоком протащил ее по всему миру. Льюис Джонс из The Guardian однажды написал: «Проза Сальвадора, прикрываясь лиризмом рококо и декадентской атмосферой, представляет болезненно-честную картину психологической и социальной жестокости, прямого физического насилия и высокомерия, так остро ощущаемого у него на родине… Его полные жизни произведения останутся в веках»[6].

В период расцвета жизнь Сальвадора озарял незаурядный талант, интеллектуальная раскованность, склонность к иконоборчеству и стремление к безоговорочной честности в самые смутные времена. До самой смерти от него ждали, что он «вот-вот прогремит», — и превозмочь эти ожидания он так и не смог. «С детства, сколько я себя помню, мне говорили, что у меня дар, — писал он в своих мемуарах „Автоплагиатор“[7]. — Всю оставшуюся жизнь я потратил на то, чтобы оправдать надежды — свои и чужие».

Под давлением больших ожиданий и твердо намеренный прожить жизнь, достойную пера, Сальвадор сменил много ролей и пережил много приключений. Мемуары его так напоминали справочник «Кто есть кто на Олимпе искусства и политики», что читатели спрашивали, не художественное ли это произведение. «Я прожил почти все девять жизней», — писал Сальвадор. В своем творчестве он свободно черпал особый колорит каждой из этих жизней: детство отпрыска богатого филиппинского плантатора, сентиментальные воспоминания об учебе в Европе, средиземноморские вечера, проведенные в гусарских похождениях с Порфирио Рубиросой или за стаканчиком зивании с Лоренсом Дарреллом[8], сенсационные репортажи, принесшие славу молодому репортеру, военная подготовка в коммунистическом партизанском отряде в джунглях Лусона[9], ссора с семейством Маркос во время ужина в президентском дворце. Арт-группа «Пятеро смелых», которую Сальвадор основал вместе с несколькими влиятельными художниками, долгие годы господствовала на филиппинской сцене. Жестокие междоусобицы среди филиппинских литераторов и привели к тому, что о Сальвадоре стали ходить самые невероятные слухи. Несколько примеров: он оставил шрам на лице критика Марселя Авельянеды во время дуэли на опасных бритвах; сильно пьяный, он умудрился незаметно наблевать в кастрюлю с супом из морепродуктов на вечеринке у Джорджа Плимптона[10]в Ист-Хэмптоне; в Яддо[11]он голым танцевал танго при лунном свете с (партнеры меняются в зависимости от того, кто об этом рассказывает) Жермен Грир[12], Вирджи Морено[13]или портняжным манекеном на колесиках; Сальвадору также приписывают личное оскорбление, нанесенное дирижеру Георгу Шолти[14]после концерта в Опера Гарнье (говорят, что, пожимая маэстро руку, он по-приятельски проронил: «Смазал слегка в начале Второй рахманиновской, с кем не бывает». Примечание. Мне так и не удалось найти документальных подтверждений, что Шолти давал Вторую Рахманинова в Гарнье).

Раннее творчество Сальвадора — и с этим мало кто спорит — отличается удивительной нравственной мощью. По возвращении из Европы в 1963 году он стал завоевывать популярность репортажами из жизни беднейших слоев, публикуя материалы, в корне расходившиеся с философией его отца, считавшего, что политическое приспособленчество есть наивысшее благо для общества. В 1968-м Сальвадор заявил о своих притязаниях на место в мировой литературе, выпустив дебютный роман Lupang Pula («Красная земля»)[15]. Книга, главный герой которой — волевой фермер по имени Мануэль Самсон, примкнувший к коммунистическому восстанию Хук 1946–1954 годов[16], получила неплохие отзывы и позднее была переведена на Кубе и в Советском Союзе. (В действительности первой книгой Сальвадора был роман «Просвещенный»[17]. Изданный в Соединенных Штатах тремя годами ранее, тот получил несколько премий еще до публикации, но баснословной шумихи не вызвал. Сальвадор надеялся, что роман, рассказывающий о роли его деда в филиппинской революции 1896 года и последующей войне против американских захватчиков, будет забыт навсегда. Однажды он сказал мне, что задуманный им портрет деда оказался ему не по плечу, как «пиджак на несколько размеров больше».)