Читать книгу "Свадебное платье жениха - Пьер Леметр"

На протяжении первых недель мадам Жерве запускала пробные шары, пытаясь узнать о ней побольше, но хилый остаток романтизма, встречающийся повсеместно, даже у преуспевающих буржуа, заставил ее тактично отказаться от этих расспросов: скупые ответы Софи наводили на мысль об «ужасной драме совершенно конфиденциального свойства», разрушившей ее жизнь.

Как часто случалось, когда чайник выключился, Софи все еще пребывала где-то далеко, затерявшись в своих мыслях. Подобное состояние могло длиться у нее довольно долго. Нечто вроде провала в памяти. Ее мозг как бы зацикливался на одной идее или образе, а мысль медленно-медленно кружила вокруг, словно насекомое, и она теряла представление о времени. Затем под воздействием своеобразной силы притяжения она возвращалась в настоящее и продолжала жизнь с того момента, когда отключилась. Обычное дело.

На этот раз, как ни удивительно, всплыло лицо доктора Бреве. Она так давно о нем не вспоминала. Она воображала его совсем другим. По телефону ей представлялся высокий властный мужчина, а он оказался плюгавым человечком, больше всего напоминавшим помощника нотариуса, которому в кои-то веки поручили принять второсортных клиентов, и он никак не поверит своему счастью. Рядом стоял книжный шкаф со всякими безделушками. Софи предпочитала сидеть на стуле. Она прямо с порога заявила, что не хочет ложиться на кушетку. Доктор Бреве взмахнул ручками, показывая, что с этим никаких проблем не возникнет. «У меня здесь и нет никаких кушеток», — добавил он. Софи, как могла, объяснила, в чем дело. «Дневник», — изрек наконец свой вердикт доктор. Софи должна была записывать все, что делала. Возможно, в моменты забытья она творила для себя «целый мир». Попытаемся взглянуть на вещи объективно, предложил доктор Бреве. Таким образом «вы сможете с точностью определить, что вы забываете, что теряете». И Софи принялась все записывать. И записывала… ну да, три недели… До следующего сеанса. И за это время она столько всего потеряла! Она забывала о назначенных встречах, а за два часа до того, как отправиться к доктору Бреве, обнаружила, что потеряла свой дневник. И найти его не представлялось возможным. Она все перерыла. Не тогда ли ей попался под руку подарок на день рождения Венсана? Тот самый, который она так и не смогла отыскать, когда хотела сделать ему сюрприз.

Все смешалось; ее жизнь — сплошная мешанина…

Она налила воды в чашку и докурила сигарету. Пятница. Сегодня уроков нет. Обычно она сидит с Лео целый день только по средам, иногда в выходные. Тогда они ходят куда-нибудь — в зависимости от желания и обстоятельств. До сих пор оба прекрасно проводили время, хотя часто спорили. Когда они вышли из дома, все было хорошо. По крайней мере до того момента, когда она начала ощущать что-то смутное, а потом и тягостное. Она не хотела обращать на это внимание, потом попыталась отогнать неприятное чувство, словно надоедливую муху, но оно возвращалось все настойчивей. И отражалось на ее отношении к ребенку. Ничего тревожного поначалу. Только что-то подспудное, молчаливое. Что-то тайное, касающееся их обоих.

Пока истина внезапно не открылась ей — вчера днем, в сквере Дантремон.

В этом году конец мая в Париже выдался очень теплым. Лео захотел мороженого. Она уселась на скамейку, ей было нехорошо. Сначала она объяснила дурноту тем, что они были в сквере — месте, которое она ненавидела более всего, потому что здесь ей все время приходилось избегать бесед с мамочками. Она уже отучила от подобных попыток постоянных посетительниц, которые теперь обходили ее стороной, но оставались еще случайные, новенькие, просто проходящие мимо, не считая пенсионеров. Она не любила сквер.

Софи рассеянно листала журнал, когда Лео подошел и встал рядом. Он глядел на нее без особого выражения, облизывая мороженое. Она бросила ему ответный взгляд. И именно в этот момент поняла, что не сумеет скрыть то, что предстало перед ней со всей очевидностью: по какой-то необъяснимой причине она его возненавидела. Он по-прежнему смотрел прямо на нее, и она с ужасом осознала, до какой степени все в нем стало невыносимым: его личико херувима, жующие губы, глупая улыбка, дурацкая одежда.

Она сказала: «Мы уходим», как если бы сказала: «Я ухожу». Маховик в ее голове вновь пришел в движение. И потащил за собой все ее провалы, пробелы, пустоты и нелепости… Пока она торопливым шагом направлялась к дому (Лео ныл, что она идет слишком быстро), ее осаждали беспорядочные картины: машина Венсана, врезавшаяся в дерево, и мерцающие в ночи мигалки, ее часы на дне шкатулки с драгоценностями, тело мадам Дюге, скатывающееся по лестнице, тревожная сирена, ревущая в доме посреди ночи… Картинки прокручивались то в одном порядке, то в другом, новые вперемешку со старыми. Маховик дурноты набирал свой неотвратимый ход.

Софи не подсчитывала, сколько лет отдала безумию. Пришлось бы вернуться так далеко назад… Конечно, ей казалось, что из-за пережитых страданий время тянулось вдвое медленнее. Вначале спуск был плавным, но с течением месяцев ее понесло, будто на салазках с крутой горки. В то время Софи была замужем. Все это было… до. Венсан отличался удивительным терпением. Всякий раз, когда Софи думала о Венсане, перед ней возникал калейдоскоп образов, словно выхваченных крупным планом: молодой Венсан, улыбающийся, всегда спокойный, сливался с Венсаном последних месяцев, с изможденным лицом, желтой кожей, неподвижными глазами. В начале их брака (Софи во всех подробностях видела их квартиру, это просто удивительно, как в одной голове могут сосуществовать такие резервы памяти и такая ее ущербность) все сводилось к простой рассеянности. Все так и говорили: «Софи ужасно рассеянная», — но она утешала себя тем, что такой уж уродилась. Потом ее рассеянность переросла в странность. И за несколько месяцев все полетело в тартарары. Забытые встречи, предметы, люди; она начала терять вещи, ключи, бумаги, потом находила их через несколько недель в самых несообразных местах. Несмотря на свое пресловутое спокойствие, Венсан мало-помалу начал напрягаться. И его можно было понять. Еще бы… Она забывала принять противозачаточное, теряла подарки на день рождения, украшения для елки… Такое выведет из себя даже самого закаленного человека. Тогда Софи начала все записывать со скрупулезным прилежанием наркоманки, которая готовится к ломке. Но теряла записные книжки. Она потеряла свою машину, друзей, была задержана за кражу, мало-помалу неполадки стали частью ее жизни, не оставив нетронутым ни одного уголка, и она, как алкоголичка, пыталась скрывать свое состояние, мухлевать, чтобы Венсан, как и никто другой, ничего не заметил. Психотерапевт предложил ей госпитализацию. Она отказывалась, пока смерть не вмешалась в ее безумие.

Софи на ходу открыла сумку, запустила туда руку, дрожащими пальцами прикурила сигарету и глубоко затянулась. Прикрыла глаза. Несмотря на гул в голове и дурноту во всем теле, она заметила, что Лео рядом нет. Обернулась и увидела его далеко позади; он стоял посреди тротуара, сложив руки, с замкнутым лицом, упрямо отказываясь идти дальше. Вид этого надутого ребенка, который застыл как вкопанный посреди тротуара, внезапно привел ее в бешенство. Она вернулась обратно, встала перед ним и отвесила ему звонкую пощечину.

Звук пощечины отрезвил ее. Ей стало стыдно, она огляделась, проверяя, не видел ли кто, что произошло. Вокруг не было ни души, улица оставалась пуста и спокойна, только мотоциклист медленно проехал мимо. Она посмотрела на ребенка, который тер щеку. Он вернул ей взгляд, не заплакав, как если бы смутно ощущал, что все это на самом деле его не касается.