Читать книгу "Ловец душ - Аарон Дембски-Боуден"

Септимус понимал больше, чем другие. Все механизмы обладали душой. Он знал это еще с тех пор, когда был предан Золотому Трону. Иногда раб заговаривал с пустотой, понимая, что тьма обладает собственной волей, выражением разума самого корабля. Двигаться сквозь чернильную темноту, наводнившую судно, значило обитать внутри души ударного крейсера Астартес, вдыхать ощутимую ауру вероломной злобы «Завета».

Тьма не отвечала рабу, но присутствие корабля вокруг успокаивало. Ребенком Септимус всегда боялся темноты. Этот страх так никогда по-настоящему и не прошел, и сохранять рассудок среди бесконечной ночи позволяла лишь уверенность, что черные, безмолвные коридоры не враждебны.

А еще он страдал от одиночества. Ему было трудно признаться в этом даже себе самому. Куда проще сидеть в темноте и беседовать с кораблем — пусть и не рассчитывая дождаться ответа. Иногда Септимус чувствовал себя бесконечно далеким от других рабов и слуг на борту судна. Большинство из них трудилось на Повелителей Ночи гораздо дольше, чем Септимус. От них его бросало в дрожь. Многие передвигались по кораблю с закрытыми глазами, ориентируясь в ледяных переходах по памяти, на ощупь и с помощью других чувств, о которых Септимус предпочитал не знать.

Однажды, во время недель затишья, предшествовавших очередной битве в очередном безвестном мире, Септимус спросил, что стало с шестью прежними рабами. Хозяин пребывал в уединении, вдали от боевых братьев, и возносил молитвы духам своего оружия и доспехов. Услышав вопрос, он устремил на Септимуса пристальный взгляд черных, как пустота между звездами, глаз.

А еще он улыбнулся. Хозяин редко улыбался. Голубые вены, проступающие под бледной кожей Астартес, выгнулись, подобно чуть заметным трещинкам в чистом мраморе.

— Примус…

Господин говорил мягко — как и всегда, когда на нем не было боевого шлема, — и все же в голосе его звучали глубокие, низкие обертоны.

— …был убит очень, очень давно. В сражении.

— Вы пытались спасти его, господин?

— Нет. Я не знал о его смерти. Когда это произошло, меня не было на борту «Завета».

Раб хотел спросить, попытался бы господин спасти Примуса, будь у него такая возможность, — но, по правде сказать, опасался, что уже знает ответ.

— Понимаю. — Слуга облизнул пересохшие губы. — А остальные?

— Тертиус… изменился. Варп изменил его. Я избавился от Тертиуса, когда он перестал быть собой.

Это удивило Септимуса. Хозяин говорил ему прежде о важности слуг, которые могли противостоять безумию варпа и оставаться незатронутыми скверной Губительных Сил.

— Он пал от вашей руки? — спросил Септимус.

— Да. Я проявил милосердие.

— Понятно. А что произошло с другими?

— Они состарились. И умерли. Все, кроме Секундуса и Квинтуса.

— Что стало с ними?

— Квинтуса зарубил Вознесенный.

У Септимуса кровь похолодела в жилах от этих слов. Он ненавидел Вознесенного.

— Почему? В чем была его вина?

— Квинтус не нарушил никаких законов. Вознесенный убил его во время минутной вспышки ярости. Выместил злобу на ближайшем живом существе. К несчастью для Квинтуса, ближайшим живым существом оказался он.

— А что случилось с Секундусом?

— О судьбе второго мы поговорим в другой раз. Что заставляет тебя расспрашивать о прежних слугах?

Септимус набрал в грудь воздуха, чтобы сказать правду, чтобы исповедаться в своих страхах и признаться в том, как он разговаривает с корабельным мраком, лишь бы отгородиться от одиночества. Однако судьба Тертиуса крепко засела у него в мозгу. Смерть по вине безумия. Смерть из-за скверны.

— Любопытство, — ответил раб хозяину, солгав в первый и последний раз за все время службы.

Звук тяжелых шагов вернул Септимуса к настоящему. Он отошел от хозяйской двери и перевел дыхание, вглядываясь во мрак коридора, откуда раздались шаги. Вглядываясь, но не видя.

Впрочем, Септимус знал, кто приближается. Они-то его видели. Они увидели бы его, даже спрячься он где-нибудь поблизости, так что бежать нет смысла. Они почуяли бы его запах и заметили тепловую ауру его тела. Раб остался на месте, мечтая лишь о том, чтобы сердце перестало колотиться так отчаянно. Они услышат и этот звук. Они посмеются над его страхом.

Септимус нажал на переключатель маломощного фонаря. Тусклое желтое свечение угасло, и коридор вновь погрузился в абсолютную темноту. Слуга сделал это из почтения к приближающимся Астартес, а еще потому, что не хотел видеть их лиц. Порой мрак облегчал общение с полубогами.

Собравшись, Септимус закрыл ставшие бесполезными глаза и сфокусировался на слухе и обонянии. Тяжелая поступь, но на идущем нет доспехов. Шаги слишком широкие для смертного. Шелест ткани: плащ или туника. И, отчетливей всего, аромат крови: терпкий, металлический и густой, настолько сильный, что щекотал язык. Это был запах самого корабля, только сконцентрированный, очищенный и усиленный.

Еще один полубог.

Один из родичей хозяина пришел навестить брата.

— Септимус, — раздалось из темноты.

Раб судорожно сглотнул, не доверяя своему голосу, но зная, что должен ответить.

— Да, господин. Это я.

Шорох одежды. Прикосновение чего-то мягкого к металлу. Неужели полубог гладит дверь, ведущую в покои хозяина?

— Септимус, — повторил второй полубог.

Его голос был не по-человечески низким, слова срывались на рык.

— Как там мой брат?

— Он еще не выходил, господин.

— Я знаю. Я слышу его дыхание. Ровнее, чем раньше… — Голос полубога звучал задумчиво. — Я не спрашивал у тебя, выходил он или нет, Септимус. Я спросил, как он.

— Этот припадок длинней, чем обычно, но хозяин замолчал почти час назад. Я считал минуты. Самый долгий спокойный период с того момента, как болезнь им овладела.

Полубог хмыкнул. С таким звуком сталкиваются две грозовые тучи. На секунду Септимуса пронзила тоска по прошлому: он не видел грозы — и даже не выходил под открытое небо — уже долгие годы.

— Поосторожней с выражениями, вассал, — сказал полубог. — Слово «болезнь» подразумевает проклятие. А мой брат и твой господин благословен. Он видит глазами бога.

— Прости меня, величайший.

Септимус уже стоял на коленях, низко склонив голову. Он знал, что полубог ясно видит в кромешном мраке его смиренную позу.

— Я лишь повторяю те слова, которые использует мой господин.

Последовала длинная пауза.

— Септимус, встань. Ты напуган, и это мешает тебе мыслить здраво. Я не причиню тебя вреда. Разве ты меня не узнаешь?

— Нет, повелитель.

Это было правдой. Раб не умел различать голоса полубогов. В каждом ему слышалось низкое тигриное рычание. И лишь голос его господина звучал по-другому: львиный рык сглаживала мягкость. Септимус понимал, что дело скорее в многолетней привычке, чем в настоящем отличии, и по-прежнему терялся, пытаясь распознать других.