Читать книгу "Седьмая свеча - Сергей Пономаренко"

«Впрочем, почему безвременно? Дожила до восьмидесяти лет, мне бы достичь этого рубежа», — подумал Глеб и начал разгружать багажник. Женщины, как по команде, перестали причитать и с любопытством окружили быстро растущую гору пакетов и сумок с продуктами. Ольга, снова спокойная и рассудительная, деловито распоряжалась, показывала, куда нести овощи, куда мясо, а куда рыбу. Глеб вошел в дом. Там набилось много народу, в основном женщины среднего возраста и старше. В комнате царил полумрак — окна были закрыты ставнями, и только с десяток свечей разгоняли темноту. Пахло расплавленным воском и еще чем-то тяжелым, удушающим, отчего першило в горле и хотелось прокашляться. Ульяна, мать Оли (отчество ее за два с половиной года супружества Глеб так и не запомнил), лежала в большой проходной комнате на диване. Тонкие черты ее лица, при жизни энергичного, слегка смуглого, еще больше заострились, но в то же время лицо стало мягче, просветлело. Вот только волосы заметно поредели, стала пробиваться седина. Спокойствие, бесконечное спокойствие вечности исходило от нее.

Глеб неуклюже перекрестился, скорее машинально. У изголовья дивана стояла маленькая рыженькая колобкообразная женщина и громко причитала, беспрерывно теребя концы повязанного на голове покойницы цветного платка. Глеб попробовал сосредоточиться на мыслях о покойнице, но это ему плохо удалось. Так случилось, что с тещей за два года, прошедшие после свадьбы, он виделся всего несколько раз, и их приезды сюда обычно заканчивались ссорами с женой. Нет, теща не была сварливой женщиной, скорее очень властной, хотя и умной. Дом содержала в чистоте, хозяйство — в порядке, со всем справлялась сама, без мужчины. Отец Оли умер много лет тому назад, осталась его фотография — мужчина средних лет с широко открытыми глазами, в темном двубортном пиджаке в полоску. У тещи были черные пронзительные глаза и, несмотря на возраст, черные волосы, завязанные в пучок на макушке, в которых Глеб лишь сейчас заметил седину. Она не походила на забитую сельскую старушенцию, одевалась по-городскому, здраво рассуждала на любую тему, имела привычку во время разговора пристально, не мигая, смотреть собеседнику в глаза, словно пытаясь вывернуть его наизнанку. В свой первый приезд он попытался выдержать ее взгляд, а ей, казалось, только это и надо было. Своеобразная дуэль длилась несколько минут, в течение которых она монотонно рассказывала о сельских буднях, как вдруг неожиданно прервала свое повествование и обратилась к нему: «Глебушка, а у тебя с той рыжей и щербатой когда закончится? Ты же теперь в законном браке с Олечкой. И женщина та вроде бы замужняя?»

Глеб замер, так как сразу понял, о ком идет речь — о Зинке из соседнего отдела, имеющей длинные рыжие волосы, пышную грудь и небольшую щербинку между зубами «а-ля Пугачева». «Но откуда старая карга об этом дозналась, сидя в селе за семьдесят километров от нашего дома и ни разу у нас не побывав?» — всполошился он. Тогда он попытался свести все к шутке, но Оля восприняла слова матери серьезно и начала допрашивать его с пристрастием. После этого он старался не испытывать судьбу — не встречаться взглядом с тещей, но та все равно провоцировала его на это, и в итоге многое тайное становилось явным, и каждый раз затем следовала семейная ссора. Поэтому он решил больше не ездить к теще.

Задумавшись, Глеб не заметил, как в комнату вошла Оля, и теперь она рыдала, склонившись на грудь матери. Кто-то принес табуретку, и Олю усадили возле гроба. Приход Оли воодушевил рыженькую старушку-плакальщицу, и она стала особенно усердно, с надрывом, причитать, за несколько минут едва не доведя Олю до истерики. Глебу было жаль жену, но он не решался подойти к ней, чтобы увести от гроба матери. Раздался громкий шепот, который ветерком пронесся по комнате: «Певчие идут! Певчие идут!»

Три старушки в темных одеждах, преисполненные достоинства, важно прошествовали сквозь людскую толпу, словно и не было никого в комнате. Их белые строгие лица, оттеняемые черными платочками, при изменчивом свете свечей казались восковыми и как бы парили в пространстве, создавая ощущение явившихся взорам умерших душ. Они были настолько похожими, будто прошли строгий отбор по росту и телосложению. Сменив у изголовья растаявшую в темноте плакальщицу и словно повинуясь невидимому дирижеру, они все в один и тот же миг запели псалом. Несмотря на то что пели в один голос, их голоса сохраняли индивидуальность и переплетались, то сливаясь, то вновь расходясь. Мелодия слов без музыки завораживала не смыслом, а именно звучанием и уносила мысли в неизвестность, далеко-далеко, откуда не было возврата. И тогда зазвучал в полную силу более высокий голос средней старушки, поражая своей чистотой, заставляя осознать бренность и мимолетность человеческого существования. Пение гармонировало с все более сгущающейся темнотой, молчаливой толпой, множеством крохотных огоньков свечей и даже с запахами увядающих, но еще живых цветов, воска, ладана и человеческого пота.

Глеб почувствовал, как его тронули за рукав. Какая-то женщина, в обязательном черном платочке и неузнаваемая в темноте, знаками показала, чтобы он следовал за ней. На улице, хотя уже совсем стемнело, было лучше видно, чем в только что покинутой комнате. Свежий воздух и холод вывели Глеба из состояния отрешенности, в котором он неосознанно пребывал все это время. Глеб даже потряс головой, чтобы полностью выйти из этого состояния.

— Ой, извините! Я подумала, что вы с дороги и вам надо бы поесть и отдохнуть. В хате Ульяны это невозможно — там певчие будут петь до полуночи, а потом останутся только близкие для прощания с покойной, на всю ночь. По нашим поверьям, нельзя покойника оставлять одного до тех пор, пока его тело не будет предано земле.

— Я вроде бы тоже родственник, — мужественно сознался Глеб, в глубине души не желая провести ночь в одной комнате с покойницей.

— Да, конечно, — торопливо согласилась женщина, в которой Глеб наконец узнал соседку, приносившую в дни их прошлых наездов молоко по утрам, — но обычно остаются дети покойника и бабы. Если вы хотите, то, конечно, можете остаться там.

— Нет-нет, — поспешно возразил Глеб и, чтобы его правильно поняли, добавил: — Я не хочу нарушать устоявшиеся обычаи. Только надо было бы Олю предупредить.

— Можете не волноваться, с Олечкой договорено, она знает, где вы будете ночевать, — успокоила его соседка. — Я живу недалече, через несколько хат. Пойдемте, я сейчас дам вам поесть и вернусь сюда, к Ульяне. Потом приду и постелю, или вы хотите сразу прилечь отдохнуть?

— Нет, спасибо, я так рано не засну, но вот ужинать совсем не хочется.

— Захочется. У меня борщ и пампушки с чесноком. Пирожки с капустой. Картошка с шашлыком.

— С шашлыком? — удивился Глеб.

— Ну да, свеженина, в обед на сковороде пожарила. Вчера кабанчика зарезали, сегодня утром, когда узнала про Ульяну, отнесла мяса на поминки. Баба Наталка и Варька уже куховарят на завтра.

«Шашлык — это просто свежее мясо, жаренное на сковородке», — понял Глеб местное значение известного блюда и вдруг почувствовал, что очень голоден — не в силах терпеть даже минуты, так у него засосало в желудке.

— Ну, если вы настаиваете, — промямлил он, еле сдерживая себя, чтобы не броситься бегом к обещанному ужину.