Читать книгу "Темные тайны - Гиллиан Флинн"

Мой район даже названия не имеет, про него говорят: «Вон туда по вон той дороге». Нелепое местечко на отшибе с улочками, которые заканчиваются тупиками и утопают в собачьих фекалиях. Во всех остальных домиках полно старичья — они живут в них с тех самых пор, как их построили, а сейчас седыми квашнями сидят за закрытыми ставнями и целый день пялятся на улицу. Иногда они осторожно, по-стариковски, пробираются к своим машинам, и тогда я чувствую себя виноватой, словно человек, который не оказывает помощь, когда она так нужна. Но им не нужна моя помощь. Это не милые божьи одуванчики, а злобные существа с поджатыми губами, которым очень не нравится, что какая-то новенькая теперь приходится им соседкой. Вся округа прям гудит презрением. А еще где-то поблизости обитает тощая рыжая собака — днем она беспрестанно лает, а ночью воет. Вечный звуковой фон сводит с ума — это понимаешь, когда на некоторое благословенное время он вдруг прекращается и потом начинается вновь.

Жизнеутверждающим у нас можно считать только утреннее воркование едва научившейся ходить малышни. Переваливаясь по-пингвиньи, круглолицые и одетые в сто одежек, уцепившись за веревочку, которую держит кто-нибудь из взрослых, они гуськом дружно топают мимо моих окон в свой детский сад, скрытый где-то в лабиринте улиц позади моего дома. Я ни разу не видела, как они возвращаются, — ей-богу, кажется, что за день они успевают обогнуть земной шар, а утром снова идут мимо. Я испытываю нечто вроде привязанности к этим, похоже, обожающим ярко-красные кофточки четверым малышам — трем девочкам и мальчику, — и если не вижу их утром (что случается, когда я просыпаюсь позже), меня одолевает тоска зеленая (то есть тоска в этих случаях зеленее обычного). Так часто говорила мама о состоянии слабее депрессии. А в зелени своей тоски я пребываю вот уже двадцать четыре года.

На встречу с Джеффризом я надела юбку и блузку, чувствуя себя карлицей: взрослые вещи мне всегда велики. Во мне всего 150 сантиметров роста (если быть абсолютно честной, то 147, но я всегда округляю). Мне 31 год, но окружающие обычно говорят со мной слегка нараспев, как с ребенком, которому хотят предложить конфетку.

Сопровождаемая назойливым лаем рыжего пса, я направилась к машине вниз по заросшему сорняками склону. К асфальту как раз возле места, где я ставлю машину, около года назад прилипли скелетики двух птенцов — расплющенные клювики и крылышки делают их похожими на древних рептилий. Смыть их отсюда, наверное, сможет только сильное наводнение.

На крыльце дома напротив разговаривали две пожилые женщины — я ощутила нарочитость, с которой они меня игнорируют. Понятия не имею, как их зовут, и если одна из них вдруг умрет, вместо того чтобы посетовать: «Умерла бедняжка Залински», я скажу: «Старая грымза из дома напротив сыграла в ящик».

Чувствуя себя крохой-привидением, я забралась в свою безликую, скромных размеров машинку, кажется сделанную в основном из пластика. До сих пор жду, когда ко мне явится представитель компании со словами: «Мы пошутили: эта конструкция ездить не способна». Минут десять я рулила в сторону центра, где мы должны были встретиться с Джеффризом, и закатилась на парковку с опозданием на двадцать минут, понимая, что он все равно расцветет в улыбке и ни словом не обмолвится о моей непунктуальности или медлительности.

По прибытии на место я должна была позвонить ему на мобильный, чтобы он меня встретил и сопроводил внутрь: это традиционное для Канзас-Сити большое кафе, специализирующееся на мясных блюдах, стоит в окружении опустевших зданий, которые внушают ему беспокойство, словно в них притаилась рота насильников, выжидающих, когда же я подъеду. Нет, Джим Джеффриз такого не допустит. Он не даст в обиду «храбрую крошку Дэй, несчастную семилетнюю малышку с огромными голубыми глазами и рыжими волосами», — единственную, кто выжил после «резни в прерии», после «жертвоприношения Сатане в фермерском доме». Бен зверски убил маму и двух моих старших сестер. Уцелела только я и признала в нем убийцу. Подобно крутой девчонке из комиксов, я отдала в руки правосудия своего брата-сатаниста, чем наделала много шума в прессе. «Инкуайерер» поместил на первой полосе мою зареванную физиономию с подписью «Лик ангела».

Я глянула в зеркало заднего вида — оттуда на меня до сих пор смотрит это детское личико. Веснушки поблекли, зубы выровнялись, но нос остался прежней приплюснутой картошкой, как у мопса, а глаза — круглыми, как у котенка. Я крашусь в очень светлую блондинку, но рыжие корни выдают мой истинный цвет. Создается впечатление, особенно на закате, что череп кровоточит — зрелище не для слабонервных. Я закурила. Месяцами обхожусь без сигарет, а потом вдруг вспоминаю: хочу курить. В этом я вся: никаких привязанностей, ничто меня не цепляет и за душу не берет.

— Ну что, крошка Дэй, вперед! — произнесла я вслух. Я к себе так обращаюсь, когда чувствую, что внутри кипит ненависть.

Я выбралась из машины и направилась ко входу в заведение, держа сигарету в правой руке, чтобы не смотреть на изуродованную левую. На город надвигался вечер. По небу плыли облака, похожие на гигантских буйволов; солнце опустилось настолько, что его гаснущие лучи окрасили все вокруг в розовый цвет. Ближе к реке внутри сложного переплетения автострад торчали отжившие свой век элеваторы, темные, безжизненные и совершенно бессмысленные.

Я пересекла парковку одна, наступая на россыпь битого стекла. На меня никто не напал: в конце концов, было всего лишь пять часов вечера. Джим Джеффриз ужинал рано и этим гордился.

Когда я вошла в зал, он сидел у барной стойки, потягивая сладкую газировку. Я представила, что сейчас он первым делом вытащит из кармана мобильный и уставится на экран, словно техника его подвела.

— Ты звонила? — нахмурился он.

— Забыла, — солгала я.

Он улыбнулся:

— Ну и ладно. Все равно, девочка, рад тебя видеть. Потолкуем о деле?

Оставив на стойке два доллара, он, ловко маневрируя между столами, подвел меня к столику, отгороженному от остального пространства красным кожаным диваном с высокой спинкой. Из потрескавшейся кожи высовывались желтые внутренности, подушки провоняли дымом от сигарет, а рваные кожаные края неприятно царапали икры.

В моем присутствии Джеффриз не только сам никогда не прикасался к спиртному, но и ни разу не поинтересовался, хочу ли выпить я. Однако на этот раз, когда к нам подошел официант, я, проявив инициативу, заказала себе бокал красного вина и наблюдала, как он пытается скрыть удивление, или разочарование, или что там еще, что мог чувствовать только Джим Джеффриз. «Какое красное?» — поинтересовался официант. Ну откуда мне знать! Я не запоминаю названия марок ни белых, ни красных вин, к тому же понятия не имею, какую часть названия следует произносить вслух, поэтому просто сказала «фирменное». Джеффриз заказал стейк, я — запеченный картофель с двумя наполнителями. Когда официант отошел, Джеффриз длинно вздохнул, прямо как врач-стоматолог, и произнес:

— Итак, Либби, для нас начинается совершенно новый, не похожий на прежний, жизненный этап.

— И сколько же осталось? — спросила я, про себя заклиная: «Ну скажи десять тысяч, скажидесятьтысячскажи».