Читать книгу "Письмо психологу. Способы понять себя - Екатерина Львовна Михайлова"

того, мы готовы вызвать к жизни последствия этой встречи: нужно, чтобы человеку было о чем подумать, когда он вернется в свою привычную жизнь.

Но если имеешь дело с письменным текстом, ты никогда не узнаешь, как этот человек позвонит тебе по телефону, как он сядет, сделает паузу, начнет что-то сбивчиво говорить, впервые посмотрит в глаза – ничего этого не будет. Ты чудовищно ограничена в возможностях – порой вообще непонятно, кто с кем разговаривает. Этот мир теней и отражений очень отличается от реальной работы, даже от консультации по скайпу или по телефону…

Кому это нужно, зачем вообще этим заниматься – и зачем была сделана эта книжка, вот в чем вопрос. Прагматический аспект – пиар, извините – рассматривать не будем, и не потому, что это ниже моего профессионального достоинства, вовсе нет. Просто этого рода возможности СМИ сильно преувеличены (допускаю, что самими же СМИ).

В реальности же количество – и качество, что существенно, – людей, с которыми ты можешь и хочешь работать, по-прежнему создается рекомендациями бывших клиентов и небольшого круга уважающих друг друга коллег. Наше ремесло – одно из немногих, где можно не беспокоиться о «трудоустройстве после сорока», – труднее как раз молодым.

Великолепная Анн Анселин Шутценбергер[2], царственно въезжая на свою мастерскую в инвалидном кресле, как-то раз со всей суровостью заявила разновозрастной интернациональной аудитории: «Я стала “бестселлером” в восемьдесят. Так что все вы можете еще подождать!» С моими тридцатью пятью годами практики пока можно помалкивать и с оптимизмом смотреть в будущее.

Но правда и то, что я – пишущий практик. Двадцать пять лет в свободное от основной работы время «скриплю перышком», решая на разном материале увлекательнейшую – возможно, только для меня – задачу: передать человеческую интонацию средствами письменной речи, описать нашу работу с группой или одним человеком. Всегда хотелось найти пространство разговора, не заданное ни стереотипами обыденного мышления, ни суконным профессиональным языком. А если это разговор, то должен звучать не один голос.

В свое время коллеги поругивали меня за то, что в «Веретене Василисы»[3] слишком много речи участниц групп: мол, что они могут интересного сказать? Но девочка-косметолог из салона красоты, прочитавшая книжку, спросила: «Они у вас что, под гипнозом? Почему они такие умные, тонкие?» Если «гипноз» понимать не буквально, то да: они такие и есть, просто удалось создать пространство, в котором это проявляется. И моя роль как автора книги в том и состояла, чтобы мир услышал, какие «они» умные и тонкие, смелые и серьезные, язвительные, отчаянные, всякие – живые. Если об этом не расскажу я, то кто услышит их?

Когда-то мы с Леонидом Кролем написали первую совместную книжку «Человек-оркестр: микроструктурный тренинг общения»[4]. Давно написали, в 1988 году. В те времена мы немало думали о тайнах человеческого почерка (в широком смысле, конечно) – сочиняли бесчисленные упражнения для наших групп, пытались уловить какие-то закономерности. У человека есть множество возможностей выразить что угодно, включая себя самого. Но разные проявления этого – голос, дыхание, взгляд, тело, сами слова и их расстановка, движение мысли и движение правой брови – словно нанизаны на невидимую нить. Ее не видно, но именно она не дает всему раскатиться, дезинтегрироваться. В нашем ремесле эта «нитка» важнее если не всего, то многого.

Я писала тогда в послесловии, что почерк друга или походка старушки-соседки при всей своей малости и неважности куда основательнее надувающихся и лопающихся пузырей социальных институтов. Конечно, сегодня надувается и лопается что-то другое, но нить по-прежнему есть – и ее по-прежнему не видно. Письма читателей журнала Psychologies – это, пожалуй, самый трудный на моей памяти «квест», в котором ее не видно совсем, но только на нее и можно положиться, только ей и можно отвечать.

Мне трудно выбрать между женой и любовницей. В принципе, меня все устраивает. Никто никому не мешает, никто ни с кем не пересекается. Любовница в курсе, что я не собираюсь уходить из семьи, но при этом собирается рожать ребенка и рассказать все моей жене, так как у жены не может быть детей по здоровью. Подскажите, как мне подготовить жену к такому нелегкому разговору?

Максим, 31 год

Факты? Темы? Муж изменил, ребенок не слушается, родители не понимают, боюсь старости, не могу найти себя – и еще от силы тридцать «бродячих сюжетов». История, изложенная в письме, обработана и профильтрована в голове пишущего; вопроса не задашь, нет лица, нет живой реакции, свою ситуацию автор рассказывает так, как ему предписано образованием и массовой культурой. Я же точно знаю, что человек в жизни так не говорит, он так именно пишет! Игра идет по чужим правилам и не на твоем поле, но… Ниточка все равно вибрирует еле слышно. И настраиваться на минимальный знак этой скрытой жизни – почти незаметный сигнал, излучение, пару необычных слов на полстраницы текста – бесконечно интересно. Так собаки берут след по запаху после дождя – и так мы ищем грибы, когда их мало.

Вот и вышло, что эти письма стали небольшой, но важной частью моей жизни.

Я к вам пишу, чего же боле?!

Уважаемая Екатерина, доброго времени суток. Я HR-менеджер, работаю с людьми в крупной компании. С некоторых пор поймала себя на том, что предвзято отношусь к людям в красном. Причем красного цвета может быть любой, даже самый малюсенький штрих-аксессуар – заколка, бусина, полоска на шарфике или галстуке. Как только я вижу красный цвет в любом его проявлении, настроение мое портится, и я понимаю, что точно этому кандидату снижу баллы за резюме. В чем тут может быть дело? Может быть, в том, что, когда я была маленькая и повязывала пионерский галстук, мой дед говорил, что красное носят только шлюхи и коммунисты? Но я же не спрашиваю людей об их политических пристрастиях, это в конце концов не мое дело, пусть они хоть трижды коммунисты.

Значит, дело в том, что то ли я себя считаю шлюхой, то ли их?

Ирина, 26 лет

Чего ждут, чего хотят наши авторы? О, это непростой вопрос. Они ведь знают, что из множества писем выбирается всего четыре. Знают, что целиком письмо не публикуется. Наверное, догадываются и о том, что журнал выйдет не скоро – даже если письмо будет выбрано, ответ опоздает на месяцы. Как ни странно, некоторые из них всерьез обижаются на то, что их письмо «не выбрали», даже трясут