Читать книгу "Шиза, Хром и всякая хтонь - Влада Багрянцева"

самое… – Митька, ответственный за работу в шахте, мял в руках снятую с лохматой головы шапку. – Чукчи – хоть и чукчи, мясо сырое жрут, а не совсем дураки, ни один еще в горы не пошел.

– Как не пошел? – Верховенский не скрывал скептицизма. – Кто ее тогда здесь похоронил?

Митька открыл рот, почесал подбородок:

– Так сама и померла. Пришла и померла. Как еще-то? Шаманов так не хоронят, сами же слушали Пал Анатолича, это вроде тово, ну… Не по-ихнему. А она сюда, выходит по всему, сама пришла. Зачем, спрашивается? Отчего померла? Загадка. А еще девок-шаманов нету у них, а она – точно шаманка, ПалАнатолич сказал, мож, принцесса какая ихняя, особенная. Мы покумекали с мужиками – дальше взрывать точно нельзя, – наконец озвучил он свою основную мысль. – Ежели вглубь, то там мерзлота, а ежели вбок – то там карман, вы сами сказали, а ежели газ, а еще девка эта, она ж перед ним прямо лежала…

– Вы что мне тут, никак диверсию устроить решили, товарищи? – яростно сверкнув глазами, прогремел Верховенский. В последние дни он все чаще срывался на крик. – Не хотите мои решения добровольно исполнять, так пусть партия на вас найдет управу. До Норильлага здесь рукой подать! Взрывайте дальше!

История с шаманкой приелась ему хуже редьки. Еще больше – ощущение сосущей пустоты в грудине, словно нечто желаемое было рядом, но он не мог до него добраться. Это что-то – золото, разумеется, – лежало прямо под землей, по которой они ходили, но все попытки к нему добраться были тщетны. Из-за этой пустоты, из-за неуемной жажды насыщения Верховенский продолжал отдавать приказы, вгрызался в камни, хотя знал, что двигаться дальше опасно. Однако, когда половину рабочих завалило при взрыве газа и спасти из них удалось лишь нескольких (Митька погиб там же), ему пришлось дать распоряжение сниматься с места работ и возвращаться, хотя жажда неизведанного только усилилась. Он знал, что был совсем близко, но дал себе и тому золоту слово, что подготовится лучше, наймет больше рабочих и обязательно вернется.

Камень, отнятый у шаманки, он положил в заранее купленную у торгашей на перевале круглую костяную шкатулку – будет подарок Ольге, у нее целая коллекция привезенных им камней. Уже сидя в оленьей упряжке, Верховенский бездумно гладил пальцами шкатулку, спрятанную за пазуху, и смотрел, как за горами поднимается едва различимый дымок.

Привет, ковер!

Снег под ногами хрустел необычно, как сочная, свежая морковка. Хрум-хрум-хрум. Хром пробирался к дому сквозь сугробы, ежился от дубака за шиворотом и мысленно матерился на этот звук. Высадили его аж за километр даже не из-за заносов, а потому, что ленивый водила на своей умирающей «Нексии» отказался в гору ехать. И теперь Хром в нее перся по непротоптанному белому полотну сам. Нет, не морковка – похоже, будто кому-то методично ломают кости, одну за одной: хрум-хрум-хром. Он остановился, сделал шаг на пробу. «Хром, – сказал снег. – Хром-хром».

– Да твою ж, сука, снег.

Хром достал последнюю сигарету, чиркнул зажигалкой, затянулся. Зря он вообще поменялся сменами с Богданом: у того повод, конечно, но сам Хром теперь едва на ногах стоял, провалявшись весь свой отсыпной с легкой температурой, и вот снова суточный наряд. Богдаша обещал за это два дневных оклада с отработкой, и Хром поддался. Ну а как не помочь человеку, у которого жена родила аккурат на смену новоиспеченного бати? Повод. Богдан еще обещал сына Василием назвать, походу, не всерьез, но Хрому и в качестве шутки это пришлось по душе, хотя улыбался он редко, так уж с детства повелось. Слишком добрый, и мать за это всегда ругала, и сам вот себя теперь, и даже снег его ругал. В том, что ругал, Хром почти не сомневался – у снега же других слов в запасе нет. Хотя, возможно, пытался что-то сообщить? Или позвать? Предупредить? Все-таки надо было отказаться, подлечиться дома. Вон, даже колеса за ночь занесло так, что утром на своей старушке Хром выехать не смог, пришлось брать такси до диспетчерской, а уже оттуда в экипировке и на рабочем «Форде» – на точку. Оттого, что сутки выдались подозрительно легкими, Хрому теперь становилось вдвойне неспокойно. Он забычковал окурок в снегу и «дохрустел» до кругляка за новым куревом. Город здесь, на окраине, только просыпался, гудел еле слышно, словно зевая и выплевывая самых ранних. Даже во дворе этой одинокой, почти одичалой многоэтажки еще густо лежали сумерки. Голова у Хрома с каждым новым хрустом делалась все тяжелее, нос щекотал то ли морозец, то ли уже настоящий насморк. Впереди на фоне серой штукатурки ярко алела вывеска: «Круглосуточно». Хром выругался – ну точно про него. Но потом взгляд зацепился за надпись на двери – «курить» – и он напрягся уже всерьез. Шпана какая-то закрасила «не» черным маркером, пририсовав сбоку то, что, судя по всему, теперь курить и предполагалось. Хром проигнорировал еще одну глупую аллегорию на свою жизнь и со вздохом потянул ручку на себя.

Колокольчик на двери динькнул вполне обычно, даже бодренько. За кассой кемарила Галя, у них с Хромом частенько совпадали и смены, и настроения.

– Чё, Вась, домой? Или из дому? – улыбнулась она, сонно моргая.

– Да хтонь его знает. Дай «сильвер», две пачки.

– Нету, Вась. В девять привезут. Возьмешь «блэк»?

– Ну давай «блэк». Одну тогда.

Пока Галя крутилась между кассой и табачной витриной, Хром в отупении уставился на пошлую розовую мишуру, тянувшуюся вдоль полок. Психануто-веселенькая, настроение она создавала совсем не новогоднее. В магазе у Гали Хром себя чувствовал словно вернувшимся в свои школьные годы, собственно, с тех пор, кажется, ничего и не изменилось, даже сама Галя. Только по-современному теперь пищал терминал оплаты. С протянутой Хрому пачки крупными буквами предупреждали: «Опасность», – но он ее все-таки оплатил, хотя и без особого энтузиазма.

– Другую? – подхватила его мысль Галя.

– Да не, сойдет, – отмахнулся Хром. – Рука у тебя тяжелая.

– Ага, – хмыкнула та. – Вот верите же вы во всякую ерунду. Одной бабе случайно «мертворождение» дала, столько ору было. Чуть не дошло до вызова ваших. Я уж боялась, она мне глаза выцарапает, но тут хлеб приехал, Пашка