Читать книгу "Большие истории для маленького солдата - Бенни Линделауф"

могут и не дать. Однажды утром тебя так пощекочут, что ты э-э-э… не успеешь оглянуться, как окажешься в отпуске!

– Держи, – сказал Старшебрат, вручив Младшему свою мандолину. Когда Старшебрат на ней играл, весь дом гудел, как пчелиный улей. Частенько братья танцевали Семидневный хорлепип.

– Разве на том празднике она тебе не понадобится? – удивился Младшебрат.

Было бы здорово, вздохнул про себя Старшебрат.

Вдалеке, на окраине пыльной, пустынной равнины, там, где песок как огнем обжигал уши, Старшебрат заметил странного вида треугольный предмет и горизонтальную черту. Вблизи треугольник оказался внушительных размеров палаткой. Черта превратилась в брус, преграждавший дорогу. Хотя «дорога» – это, пожалуй, громко сказано. Строго говоря, дороги как таковой не было, скорее проложенная ветром, едва заметная колея.

В прошлом шлагбаум был выкрашен в красно-белые цвета. Но на ветру и солнце краска поблекла, облупилась, обнажив голую древесину – серую и местами столь потертую, что не было видно даже текстуры.

Часовой нес вахту в шлеме, увенчанном бледно-коричневым страусиным пером. Какого цвета перо было изначально, сказать трудно, так как форма, сапоги, волосы и лицо Часового тоже были бледно-коричневыми. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что с головы до пят Часового покрывал тончайший слой песка. Возраст Часового не поддавался определению, но молод он уже явно не был. Он сидел за массивным письменным столом, на котором с обеих сторон покоились стопки бумаг. Каждая стопка придавливалась увесистым булыжником. Этот стол посреди равнины выглядел довольно абсурдно. Рядом со столом из песка торчала ужасающих размеров сабля.

– Это пост номер 7787? – спросил Старшебрат.

Прошло какое-то время, прежде чем Часовой открыл глаза. Они были ярко-зеленые, как оазис в пустыне. Часовой кивнул.

– А где Дворец Мира?

Часовой указал в сторону трепыхающейся на ветру огромной палатки позади него. То было весьма жалкое зрелище. Когда-то Дворец Мира переливался мозаикой павлиньих оттенков, но песок и щебень придали ему столь же унылый вид, что был у Часового и равнины. Полотнище болталось на каркасе, как обвислая шкура на старом животном.

– Мне надо на войну, – отчеканил Старшебрат. – Она ведь там, за шлагбаумом?

Проследив за указательным пальцем Старшебрата, Часовой кивнул. Отсюда еще день ходу. На посту война была почти незаметна. Случалось, на горизонте поднимался столб черного дыма, иной раз дрожала земля. Подчас ветер доносил издалека едва уловимый гул орудий.

Порывшись в бесчисленных ящиках стола, Часовой вынул оттуда чистый лист бумаги. Затем снял со шлема страусиное перо, окунул его в чернильницу и спросил:

– Какой дар ты принес на благо Мира?

Старшебрат достал из сумки горсть инжира, сморщенного и твердого, как грецкие орехи, – все, что у него было. Взглянув на подношение, тощий как спичка Часовой медленно покачал головой.

– Инжиром войну не оплатишь.

– Тогда возьми его себе, – предложил Старшебрат.

Часовой снова покачал головой. Объяснил, что не голоден, притом уже много лет. Все, что он пробует, имеет вкус песка. Старшебрат ощупал карманы пальто – они тоже были полны песка, надутого ветром.

– Больше у меня ничего нет, – признался он.

Часовой почесал за ухом. По шее стекла тонкая песчаная струйка.

– Ничего? – уточнил он.

– Ничего. Разве что пара-тройка историй.

Часовой водрузил страусиное перо обратно на шлем и моргнул.

– Тогда заплатишь историей.

– Какой историей? – удивился Старшебрат.

Часовому не пришлось долго размышлять.

– Историей, которая заставит меня проголодаться.

Старшебрат перебрал в голове все истории, которые знал.

– Согласен, – ответил он. – Но при одном условии.

– Хорошо, – кивнул Часовой, выслушав условие.

Бадумские пироги

I

В ту пору, когда в рот к нам еще не залетали жареные цыплята и вино не лилось дождем, стоял на земле городишко, в котором людям жилось горше, чем где бы то ни было. Бадум ютился в нагорье на юго-востоке, где земля была каменистой и бесплодной. Мучительным трудом горожане добывали себе пропитание. Случалось, в Бадум заглядывали трубадуры. Они поднимались в город из долины, через глубокое ущелье, рассекающее нагорье. Однако подолгу никогда не задерживались – их песни уносил порывистый ветер. Вдобавок жители Бадума были бедны. Вместо денег трубадуры увозили с собой новые песни.

Бадум, Бадум, Бадум,

Матери-Земли сломанный хребет.

Бадум, Бадум, Бадум,

Никчемный Божий дар, сулящий столько бед.

Бадум, Бадум, Бадум,

На улицах стоит гробовая тишина.

Бадум, Бадум, Бадум,

Неприглядная, забытая богом дыра!

Неприглядная, забытая богом дыра!

II

Первыми путника заприметили пастухи.

– Что? – только и вымолвил первый пастух.

– Куда? – спросил второй.

Скупость служила им второй натурой, к тому же произносить слова на равнине было, прямо скажем, небезопасно. Неистовый ветер хватал их за шиворот, выворачивал наизнанку и опрокидывал вверх тормашками, пока не перемешивались все буквы. Нередко случалось, что твое сердечное приветствие при встрече закадычного друга долетало до его ушей в настолько искаженном виде, что хоть стой, хоть падай: ему слышалось, что ты вознамерился его убить и ограбить.

Путник наверняка был знаком с коварством ветра. Он махнул рукой в сторону Бадума и ответил:

– Туда. Жить.

Пастухи закивали, хотя и сочли его чокнутым. Кому в те дни могло взбрести в голову поселиться в Бадуме?

Внезапно один из пастухов встревожился. Тихомолком он указал на кучку камней, усеивавших нагорье. За ней промелькнула чья-то нога. Над другой кучкой показались две маленькие головки. Раздался злобный смешок.

Пастухи поспешили дать деру.

В ту пору в окрестностях Бадума орудовали шайки беспризорников. То были малолетние сорванцы, по которым плакала тюрьма, прирожденные мстители, будущие воры, вымогатели и убийцы.

Первый камень упал путнику прямо под ноги. Не успел он ступить и трех шагов, как камни посыпались на него градом, и к полуразрушенным городским воротам Бадума он подошел весь в шишках и царапинах.

Один из шкодников, парнишка не старше семи лет, со сломанным боксерским носом и такой прозрачной худобой, что было видно, как бьется его сердце, натянул рогатку. С жужжанием зеленой мухи черепок пронесся по воздуху и вонзился в городские ворота.

Путник вскрикнул и ощупал ухо, из которого хлынула кровь.

Поднялось радостное ликование.

Только после шумного появления возле городских ворот начальника полиции и его подчиненных беспризорники разбежались.

– Стоять! Именем закона! – крикнул начальник полиции скорее для проформы, потому как сорванцов уже и след простыл. Он бросил осуждающий взгляд на чужака, который все еще сжимал кровоточащее ухо. Затем посмотрел на торчащий в воротах черепок. И лишь тогда заметил, что у незнакомца оторвана мочка