Читать книгу "КПСС у власти - Николай Николаевич Рутыч-Рутченко"

всему этому следует прибавить, что в России, как впрочем и во всем мире того времени, капитал не был ограничен тем государственным контролем и прогрессивным налогом на прибыли, которые позволяют теперь современным демократическим государствам получать необходимые средства для социального обеспечения и социальных реформ. Можно было бы повторить слова Столыпина о необходимости двадцатипятилетнего спокойного периода для того, чтобы в России распространилось широкое социальное законодательство.

Всякое правительство и окружающий его правящий слой не могут не знать основных требований большинства народа, вытекающих из социального процесса. Не могут не знать и тех общественных и политических сил, которые организационно оформились для достижения нового общественного и социального порядка. Накануне 1917 года правительство великолепно знало эти силы, ибо требование народовластия, прочной конституционной базы для правового демократического строя давно уже раздавалось в Государственной Думе.

В таких исторических ситуациях, когда, несмотря на осознанную всем обществом необходимость реформ, правительство продолжает тормозить их, естественно развитие тенденций реформизма среди той части правящего слоя, которая наиболее остро сознает свою ответственность за государственное бытие. Эта часть российского правящего слоя кануна революции все больше и больше смыкалась с главным носителем требований коренных реформ — российским либерализмом в лице кадетов и правой части народничества.

Казалось бы, что намечающийся союз демократического либерализма с идущей ему навстречу реформистской частью правящего слоя давал политическое решение, передвигавшее Россию с рельс революции на государственно здоровые пути эволюции. Во время военного кризиса 1915 года до ответственного думского министерства оставалось сделать всего один шаг. Но, несмотря на возросшую во время войны ответственность за государство, небольшая, находившаяся у власти консервативная группа в этот чрезвычайно ответственный исторический момент не хотела видеть возможности привлечения к власти общественно-демократических сил, продолжала жить миражем силы и авторитета остатков самодержавия. Правящая группа не приняла предложения разделить власть с образовавшимся в Думе прогрессивным блоком, представлявшим собой именно тот союз демократического либерализма с реформистскими представителями правящего слоя, о котором мы говорили выше. Отталкивая от себя либеральную оппозицию, предложившую свое доверие и желавшую разделить ответственность за государство, русская власть того времени толкнула ее, вовсе не желавшую революции, а лишь требовавшую социальных реформ, на обличения того бездарного возглавления, которое осталось после ухода в 1915–1916 гг. последних способных и понимавших положение министров, как, например, министра иностранных дел Сазонова или военного министра генерала Поливанова. Верховная власть в лице императора Николая II оставалась глуха к идущим со всех сторон, в том числе и от высшего генералитета армии, предостережений, что такое положение неизбежно закончится революцией. Приведем одно из многих: «Как ни странно, — писал не кто иной, как великий князь Александр Михайлович 4 февраля 1917 года царю, — но правительство сегодня есть тот орган, который подготовляет революцию. Народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных и вполне в этом успевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу».

Революция в России исторически не была неизбежна. Она была возможна постольку, поскольку тормозились социальные реформы, не менялся, не шел по пути демократизации государственный строй. Революция сделалась неизбежной, когда во время войны власть не захотела опереться на общественные силы, расширить свою базу, когда против нее выступило даже реформистски настроенное большинство правящего слоя. И власть пала от первого толчка, не найдя во всей великой нации никаких, даже самых ничтожных, активных сил, готовых ее защищать.

Февральская демократическая революция отдала власть, что и было вполне естественно, в руки российского либерализма, в руки кадетов.

Временное правительство первого состава сделало всё от него зависящее, чтобы осуществить на деле принципы свободы и права. Но у Временного правительства были свои слабости. Главнейшей из них была приобретенная в долголетний период борьбы за общественные и государственные реформы привычка видеть врагов только «справа».

Кадеты, хорошо знавшие партии революционной демократии, прежде всего большевиков и эсеров, вначале видели в них подлинных демократов, признающих права большинства народа. Они долго не видели, что за носителями различных доктрин, в частности, марксизма, кроется диктатура меньшинства, больше того — тоталитарная диктатура небольшой партии, силой навязывающей свою волю народу. Временное правительство и поддерживавшее его большинство народа в 1917 году не видели врагов демократии «слева», исторически просмотрели их, дали им себя победить.

С другой стороны, у российского демократического либерализма не было достаточного государственного опыта. Цвет русской интеллигенции, не неся ответственности в представительных парламентских учреждениях, не обладал ни навыками, ни должной твердостью, чтобы управлять государством во время Первой мировой войны. В то же время, партии революционной демократии, вышедшие из полуподполья или подполья, оттолкнули своей нетерпимостью и лишили возможности соучаствовать в управлении государством ту реформистскую часть правящего слоя, которая, вполне разделяя программу Временного правительства, обладала и необходимым опытом и знаниями.

Наконец Временное правительство сразу было поставлено вплотную перед проблемой войны. В условиях 1917 года, в условиях первой в истории человечества тотальной войны такого масштаба, это был вопрос сохранения целостности государства, вопрос дальнейшего национального бытия.

Ленин столкнулся с этой же проблемой позже, в 1918 году. Он разрешил ее, пренебрегши интересами и целостностью России и заключив «похабный» мирный договор с немцами, приведший к полной дезинтеграции российского целого. Он сделал это ради сохранения своей власти, ради «передышки», прикрываясь химерой «неизбежности западноевропейской революции».

Временное правительство искренне хотело защищать интересы России вовне, стремясь быть правительством национальной обороны. Временное правительство, признавая демократический принцип самоопределения народов (что оно и доказало в своих решениях по вопросам Финляндии и Польши), стремилось быть также всероссийским. Характерно, что именно в 1917 году, после Февраля, термин «всероссийский» в общественной жизни быстро завоевал себе общепризнанное место. Он и до сих пор остался своеобразным символом Февраля.

Но при всех этих намерениях Временное правительство не проявило ни достаточного государственного опыта, ни воли, ни понимания необходимости твердо защищать принципы свободы и демократии. Оно не попыталось даже опереться на свою естественную опору — на почти 14-миллионную армию, представлявшую активную часть мобилизованного народа. До июля 1917 года Временное правительство даже не пыталось серьезно противодействовать усилиям партий «революционной демократии» разложить армию, внести в нее искусственный антагонизм.

Временное правительство, видя необходимость реформ и готовя их, с одной стороны, не считало возможным их проведение до окончания войны, а с другой — проявляло исключительную «правовую щепетильность», оттягивая важнейшие решения до созыва Учредительного собрания. Вместо того, чтобы путем смелых решений и быстрого проведения необходимых реформ, прежде всего земельной, опереться на весь народ, Временное правительство искало поддержки у партий революционной демократии, живших, как и некоторые представители кадетов, в политическом мираже старой