Читать книгу "Поцелуй перед смертью - Айра Левин"

— Надо попробовать. Тогда мы смогли бы осуществить все наши планы.

Она покачала головой и растерянно прошептала:

— Не знаю… О господи…

Он обнял ее:

— Детка, я так тебя люблю. Я никогда не допущу, чтобы ты причинила себе вред.

Она опять уронила голову ему на плечо:

— Не знаю… Я не знаю…

— Как все было бы замечательно, — сказал он, гладя ей спину. — Наша собственная квартирка… Не надо было бы дожидаться, пока эта чертова домохозяйка уйдет в кино…

Наконец она проговорила:

— Откуда ты знаешь… как ты можешь поручиться, что пилюли подействуют? А если нет?

Он глубоко вздохнул.

— Если они не подействуют… — Он поцеловал ее в лоб, в щеку, в уголок рта. — Если не подействуют, тогда мы немедленно поженимся. И пусть все провалится — и твой отец, и «Кингшип коппер». Я тебе это обещаю, детка.

Он знал, что она любит, когда он называет ее «деткой». Когда он держал ее в объятиях и называл «детка», она практически ни в чем не могла ему отказать. Он пытался понять, почему это так, и решил, что все объясняется ее неприязнью к отцу.

Он нежно целовал ее, шептал теплые слова, и вот она уже успокоилась, напряжение исчезло.

Они закурили сигарету. Дороти сначала поднесла ее к его губам, потом к своим, и розовый огонек, разгоравшийся при каждой затяжке, на секунду освещал ее пушистые пепельные волосы и большие карие глаза.

Она повернула горящий кончик сигареты к себе и стала рисовать ею в темноте оранжевые круги и полосы.

— Так, наверно, можно загипнотизировать человека, — сказала она. И стала медленно помахивать сигаретой у него перед глазами. В слабом свете, отбрасываемом горящим кончиком, ему были видны ее тонкие пальцы и змееподобное движение руки. — Ты мой раб, — шептала она ему на ухо. — Ты мой раб, и ты в моей власти. Ты должен выполнять каждое мое желание.

Он невольно улыбнулся — какая же она милашка!

Когда она докурила сигарету, он посмотрел на светящийся циферблат своих часов. Помахивая рукой у нее перед лицом, он нараспев заговорил:

— Пора одеваться. Пора одеваться. Уже двадцать минут одиннадцатого, а тебе нужно к одиннадцати вернуться в общежитие.

Глава 2

Он родился в Менассете — предместье Фалл-Ривер в штате Массачусетс. Его отец работал смазчиком на одной из текстильных фабрик Фалл-Ривер, а мать, когда с деньгами становилось трудно, подрабатывала портнихой. Он был их единственным сыном. Родители были английского происхождения, но где-то по пути в жилы семьи попала французская кровь. Дом же их стоял в квартале, населенном по преимуществу португальцами. Отца такое соседство не волновало, но мать считала его унизительным. Она была несчастной, исполненной горечи женщиной, которая рано вышла замуж, надеясь, что муж добьется в жизни большего, а не кончит дни простым смазчиком.

Еще в детстве он осознал, что хорош собой. Приходившие по воскресеньям гости восторгались хорошеньким мальчиком — такие прелестные золотистые волосы, такие синие глаза, — но отец, который всегда был рядом, неодобрительно покачивал головой, считая, что это восхищение вредно для ребенка. Родители часто ссорились — в основном из-за того, что мать уделяла слишком много внимания внешности сына и тратила слишком много денег на его одежду.

До школы он мало играл с соседскими детьми — мать это не поощряла, — и первые дни в школе стали для него пыткой. Он совсем потерял уверенность в себе, вдруг оказавшись членом большой группы мальчиков, большинство которых дразнили его за нарядную одежду и его явные старания обходить лужи на школьном дворе. И вот как-то, вконец раздраженный издевками, он подошел к вожаку мальчишек своего класса и плюнул ему на башмаки. Последовала короткая, но яростная драка, к концу которой он повалил вожака на спину, придавил его коленями и стал колотить головой о землю. Их разняла учительница. После этого его больше не задирали. И в конце концов он даже подружился с вожаком.

Он хорошо учился, мать расцветала, увидев очередное «отлично», и даже отец начал его хвалить. Отметки у него стали еще лучше, когда он оказался за одной партой с некрасивой, но очень способной девочкой, которая так была благодарна ему за несколько поспешных поцелуев в раздевалке, что никогда не прикрывала рукой тетрадь во время письменных экзаменов.

Школа была счастливейшим временем в его жизни: девочки любили его за красивую внешность и обаяние, учителя — за вежливость и внимание на уроках, за то, как он кивал, услышав в классе что-нибудь особенно важное, и улыбался их немудрящим шуткам; перед мальчиками же он изображал презрение и к девочкам, и к учителям — без нажима, но достаточно, чтобы они его тоже любили. Дома он был божеством. Отец в конце концов сдался и проникся к нему таким же восхищением, как и мать.

Когда пришла пора ухаживаний, он встречался с девочками из более богатых районов города. Его родители опять принялись спорить о карманных деньгах и расходах на одежду. Но споры эти были недолгими, и его отец, немного посопротивлявшись, уступал. Мать стала предсказывать, что он женится на девушке из богатой семьи. Она говорила это как будто шутя, но довольно часто.

В средней школе его выбрали президентом старшего класса, и он закончил ее третьим по математике и физике. При ежегодной оценке достижений он был назван лучшим танцором, наиболее популярным учеником и наиболее вероятным кандидатом на блестящую карьеру. Его родители устроили праздник по поводу окончания их сыном школы, на который пришли многие его одноклассники, жившие в зажиточной части города.

Через две недели его призвали в армию.

Первые дни в армии он еще плыл на волне эйфории, порожденной оставшимися позади успехами в школе. Но вскоре действительность стерла слой изоляции, и он понял, что безликое подчинение, которого от него требует армия, в тысячу раз унизительнее, чем издевательства товарищей в первом классе школы. И если бы он вздумал плюнуть на башмаки сержанта, то, наверно, провел бы оставшуюся жизнь в тюрьме для штрафников. Он проклинал слепую систему, которая забросила его в пехоту, где его окружали неотесанные идиоты, никогда в жизни не читавшие ничего, кроме комиксов. Вскоре он и сам стал читать комиксы — просто потому, что не был в состоянии сосредоточиться на захваченной из дому «Анне Карениной». Он подружился кое с кем из товарищей по взводу, которым покупал пиво в лагерном буфете и которых развлекал сочиненными им непристойными и безумно смешными биографиями офицеров. Он презирал все, чему его обучали, и все, что его заставляли делать.

Когда его посадили на транспортное судно в Сан-Франциско, его рвало от первого до последнего дня похода через Тихий океан. И он знал, что рвоту у него вызывала не одна качка. Он был уверен, что его убьют на войне.

На острове, частично все еще занятом японцами, он отстал от своей роты и остановился, охваченный ужасом, в гуще безмолвных джунглей. Он пошел в одном направлении, потом в другом, не зная, где искать спасения. Раздался хлопок выстрела, и мимо его уха просвистела пуля. Воздух взорвался резкими криками птиц. Он хлопнулся на землю и закатился под куст, похолодев от сознания, что наступил момент гибели.