Читать книгу "Смерть меня не найдёт - Ефимия Летова"

Кушать хочешь?

Кот мрачно отвернулся.

— Ну и… дело твоё, — подвела я итог неудавшейся попытке межвидовой коммуникации. — До понедельника с голоду ты точно не помрёшь. Ладно, я в душ. Сиди, не линяй, не ори, не забывай про лоток, и всё будет пучком.

Но в душе меня неожиданно охватило странное беспокойство. И вроде всё действительно было в порядке, сессию закрыла без хвостов, впереди ещё два летних месяца, квартира, любезно предоставленная уехавшей за лучшей жизнью в Хорватию тёткой по матери за присмотр и коммуналку, в моём полном распоряжении, и всё же, всё же… Неужели стихийный визит Людмилы и этот её кот так выбили меня из колеи..?

Непорядок.

Мне только-только двадцать один год исполнился, а я уже с ворчанием воспринимаю всё новое, держусь обеими руками и ногами за свой устоявшийся жизненный уклад. А дальше что? Шутки из серии "в шестнадцать — панк, в двадцать шесть — панкреатит"?

Текущая вода против обыкновения не успокаивала, напротив, хотелось выключить её и прислушаться к происходящему за дверью — слышались какие-то шумы и звуки, которых просто не могло быть. Я смыла с головы пену и с опаской посмотрела на воду — вода как вода. Собственная нагота стала напрягать тоже, делала вдвойне уязвимой, словно в любой момент кто-то мог ворваться ко мне — я уже давно живу одна, с семнадцати лет как, и напрочь отвыкла запирать за собой двери, а зря…

Какая чушь, от кого мне запираться? Дешёвая бирюзовая шторка заколыхалась, будто от сквозняка.

Точно, балкон же открыт.

Я завернулась в полотенце и торопливо вышла. В квартире было ожидаемо тихо, иррациональные страхи не оправдались. Поискала глазами кота — его графства нигде не наблюдалось. Против всякого здравого смысла стало еще тревожнее.

С надеждой на то, что ещё не всё потеряно, я осмотрела коридор на предмет наличия кота чёрного кудрявого одна штука, а потом и кухню. Дверь во вторую и последнюю комнату, то есть спальню, была закрыта, на заискивающее кискискание животина не отзывалась, на дурацкое гламурное имечко — тоже. Делать нечего, пришлось идти на балкон — обычный, несовременный, незастеклённый балкон, заваленный всяким хламом. У меня четвёртый этаж, много это или мало для гипотетически рухнувшего на землю кота? И почему я его сразу не закрыла? Людмила меня убьёт и будет совершенно права, между прочим. Взялся за гуж, то есть, за котосодержание, не говори, что не дюж, то есть… Я тяжело выдохнула и выглянула вниз. Размазанного чёрного, точнее, чёрно-красного, прости Господи, пятна под балконом не наблюдалось, уже хорошо. Но всё равно паршиво — для меня, ну, и для Милы, наверное, она уже привязалась к хвостатому, вон, корм ему подобрала, к лотку приучила. А я его раз — и с балкона, тут вон метров двенадцать будет. Казался таким тихим и безобидным, и вот нате вам — стоило минут на десять оставить без присмотра, как кот тут же попытался покончить жизнь самоубийством или сбежать к прежней бродячей жизни.

Хорошо, что Людмила не оставила мне, например, ребёнка или свою банковскую карточку.

Что поделаешь, законный выходной закончен, проклятие проблем, приносимых друзьями, в действии, пора выходить на улицу, обшаривать кусты и опрашивать старушек на лавочках.

Я уже было повернулась, чтобы вернуться в комнату, как вдруг замерла, а полотенце попыталось сползти с груди. Смотреть на меня в принципе было некому, да и зрелище не обещало быть завлекательным, но всё же…

Вцепившись одной рукой в полотенце, другой я безнадёжно поскребла стену, уставившись на совершенно никуда не падавшего чёрного кудрявого кота, мирно сидящего на узких балконных перилах.

Вот только балкон был не мой, а соседский, почти вплотную примыкавший к нашему по какой-то дурацкой прихоти когда-то крепко обкурившихся архитекторов доперестроечных времён. Большинство жителей нашей доисторической хрущёвки свои балконы застеклили, тем самым вложившись в поддержание соседского суверенитета, но моя тётя последние годы была увлечена исключительно хорватским двухметровым красавцем, а соседка баба Валя в принципе не жаловала все эти навороты, мешавшие её старенькой русской спаниелихе Норе обгавкивать редких прохожих. Нора уже год как преставилась, а одинокая и старенькая баба Валя так и не нашла в себе ни сил, ни денег, ни желания заниматься остеклением этого прыща на физиономии доживавшей свой век пятиэтажки.

И теперь кот сидел, точнее, лежал — буханка буханкой — и смотрел на меня, почти великодушно, без вполне понятных ноток превосходства, скорее, с жалостью.

— Ксамурр Людмилович! — постыдно залебезила я. — Кс-кс-кс!

Хотелось запустить в него чем-нибудь тяжёлым и не особо ценным для тёти, например, сгоревшим сто лет назад утюгом, который тётя так и не выбросила… Но моя задача заключалась в возвращении кота без резких звуков и движений, дабы напуганный зверь всё-таки не сверзился вниз. Впрочем, кот избрал эффективную тактику тотального игнора. Я сбегала за кормом, за лотком, за помытой банкой от сметаны, за самой сметаной, поискала — безуспешно — валерианку в аптечке (кроме просроченных таблеток, названиями которых можно было ненароком вызвать демона, там ничего не было), попробовала проложить между балконами чудом найденную, но, к сожалению, слишком короткую доску — всё бесполезно. Кот поджал лапы, обернулся тощим длинным хвостом, моргнул зелёным глазом и впал в нирвану.

— Ах, ты… — я неинтеллигентно выругалась, переоделась в футболку и джинсы, схватила телефон и отправилась к бабе Вале в соседний подъезд, искренне надеясь на то, что гадский котяра меня дождётся, что баба Валя окажется дома, что больше никогда и никому не придёт в голову считать меня человеком, который сможет присмотреть за дебильным питомцем. — Ах, ты!

Глава 3

В соседний подъезд я попала не сразу — домофон не работал. Насколько я помнила из более чем двухмесячной давности случайной улично-дворовой беседы, ни телефон, ни домофон одинокая престарелая соседка не оплачивала принципиально: «И приходить ко мне некому, и звонить тоже, пусть платют те, к кому ходют и кому звонют!». К моему великому сожалению, по этой же причине соседке нельзя было позвонить. Нервно поглядывая на балкон — отсюда кот казался маленьким чёрным облачком — дождалась-таки степенно выходящего из подъезда старичка с мопсом, поднялась на четвёртый этаж, мысленно сочувствуя пожилой женщине — ступеньки были высокие, неудобные, местами щербатые, сам подъезд — прокуренный, грязный и тёмный, с мутными, будто бы задымлёнными стёклами, лампочки на лестничных клетках реагировали на движение, угрюмо, неохотно вспыхивали и гасли. Когда я добралась до нужного мне пролёта, то даже слегка запыхалась — точно, скоро обзаведусь панкреатитом