Читать книгу "Зверь - Ане Риэль"

по колено в воде и глазел на Мирко, пока он не сдался.

Ты бы видела танцовщицу, которую мы повстречали недавно в одном городишке. Подумать только, как она слаженно двигалась, вся целиком! Мирко сказал, что она и не такое вытворяет. Это было после того, как они ушли вдвоем в комнатку на втором этаже. Они там разговаривали.

Я в это время бродил вокруг и искал мышей в проулке за домом. Мне нравятся мыши. Теплые мышки в мягкой шубке. Они долго разговаривали – я успел отловить аж троих. Две сразу же умерли, так что я их выбросил, а третью сунул в карман. Хорошая была мышка, я гладил ее в кармане. А потом она тоже умерла.

Я выкинул ее, пока Мирко ничего не заметил. Ему не так нравились пушистые шерстки, как мне, но он явно с удовольствием болтал с той танцовщицей. Потом я вытянул из него, что они сидели наверху при задернутых шторах и говорили о птицах, пчелах и цветах. Представляешь? Я даже пожалел, что меня с ними не было!

У пчел тоже есть своего рода шерстка, замечала? Я один раз пробовал погладить пчелу, когда та села на подсолнух. Но она меня ужалила, а потом умерла. Сама. Бум. Прямо на подсолнухе. Я не виноват.

Хотел бы я знать, от чего она умерла.

Не могу себе представить, чтобы я умер в темном кармане. Или лежа на сеновале, громко крича. И уж точно не на солнцепеке посреди проселочной дороги. Наверное, не так уж плохо умереть в большом желтом подсолнухе. Или в блестящей на послеполуденном солнце реке.

Эй, я тут вспомнил, у меня есть для тебя подарок. Он у меня в кармане… Смотри, это сердечко! Это сердечко той девушки. Она носила его на цепочке на шее, но цепочка лопнула, когда я до нее дотронулся. Как шея. Посмотри, как оно сияет, это крошечное сердечко. Мирко однажды сказал, что вы, вороны, любите блестящие вещи, так что я подумал отдать его тебе. Мне взамен ничего не нужно, только пообещай остаться со мной, пока не придет Мирко. Сейчас я его тебе брошу… Видишь? Оно упало куда-то в траву под твоей веткой.

Вот бы ты прилетела сюда, чтобы я мог тебя погладить. А если бы ты еще и говорить умела… Рассказала бы мне, как летать! Шмель совершенно не умеет летать, ты знала? А все равно ведь летает. И животные не умеют говорить.

А может, ты все-таки умеешь?

Я думаю, ты бы красиво говорила. Не то что парни, с которыми мы работаем. Сезонные рабочие не очень сдержанны в выражениях, в отличие от нас с Мирко. Мы умеем говорить красиво. Нам обязательно это уметь – так считает Мирко. Вообще, когда мне наконец-то разрешают открыть рот, от этого одни неприятности. Как сейчас. Можно говорить с животными, говорит Мирко. Тогда ничего не случится. И с Мирко. В остальное время мне лучше помалкивать.

Вместо этого я размышляю. Когда начинаешь думать, находится много тем. Например, мне хотелось бы знать, как шмелю удается летать, если у него такие крохотные крылышки по сравнению с тельцем. И почему у девушек не бывает кустистых бровей.

Не то чтобы я становлюсь умнее от того, что столько думаю. Меня просто переполняют мысли. И вопросы! Мирко предупредил, чтобы я никого ни о чем не спрашивал, пока мы на работе.

– Додо, послушай, – говорил он, – мы обсудим все, о чем ты думаешь, когда останемся наедине. Тогда мы ни во что не вляпаемся.

Но может пройти немало времени, пока мы сможем остаться наедине, потому что мы трудимся целый день, окруженные другими рабочими, а потом все вместе и едим, и спим. Мы почти всегда в каком-нибудь бараке, где все видно и слышно каждое слово. Поэтому я говорю только «да», «нет», «конечно», «пожалуйста» и «извините», а в голове у меня бьются вопросы и мысли, которые я не хочу забывать. Постоянно боюсь забыть то, что хочу запомнить, а Мирко считает, что гораздо хуже помнить то, что хотелось бы забыть.

Когда мы наконец остаемся одни, я не могу решить, с чего начать. Особенно если в этот момент мне в глаза бросается что-то еще, о чем тоже непременно надо поговорить. И так происходит очень часто. У меня голова словно закипает, и все мысли сливаются в один большой горячий поток, рвущийся наружу. Иногда я начинаю плакать. Когда слезы кончаются, поток иссякает, и мысли корчатся на песке, как мелкие глупые рыбешки, – нет смысла даже их подбирать, не говоря уж о том, чтобы о чем-то спрашивать.

Но я обычно все равно спрашиваю.

Все это очень тяжело. Я выносливый и не устаю, хотя мне всегда дают самую тяжелую работу. Но вот размышления жутко утомляют. У Мирко это гораздо лучше получается. Еще он говорит, что впечатления – это как еда. Когда глотаешь еду сразу, не различаешь вкусы. А если будешь тщательно пережевывать, то заметишь разные оттенки. Тогда не только наедаешься, но и становишься умнее.

– А теперь обдумай вот что, – часто говорит он. – Я не против, чтобы ты задавал мне вопросы, Додо. Но прежде чем спрашивать, надо дать мыслям время сформироваться и встать на свои места. Может выйти так, что ты сам себе ответишь. А если нет – возможно, твои вопросы окажутся намного мудрее полученных ответов.

Я стараюсь слушаться Мирко, но все равно то и дело спрашиваю, не подумав. Как правило, он отвечает, и мне всегда кажется, что ответ мудрее вопроса. Бывает так, что никаких ответов он не дает, а вместо этого смотрит на меня своими синими-синими глазами, и взгляд его говорит: «Думай, Додо, думай!» И я пытаюсь.

Сейчас я дошел до того, что шмель, должно быть, особенно быстро машет своими крошечными крылышками. Но я все равно не понимаю, почему у девушек не бывает кустистых бровей!

Об этом надо еще поразмышлять.

В женщинах Мирко разбирается гораздо лучше меня. Особенно в девушках. Вот что случилось несколько недель назад на той ферме, где мы сейчас работаем: девушка зашла на конюшню и спросила, не хочет ли Мирко прогуляться вечерком.

– Можно пройтись вдоль реки, – сказала она.

Кажется, она не заметила, что я сидел неподалеку и все слышал. Или ей было все равно. Мирко потом сказал, что она как раз из таких – кому все равно. От этого только опаснее. Об этом следует сегодня подумать – что она была опасна.

Так вот,