Читать книгу "Дочь атамана - Тата Алатова"

таращился на девицу огромными, как блюдца, глазами. — Я про дуэли.

Сема отличался дивной любознательностью и исправно собирал все сплетни, развлекая Гранина курьезами и скандалами.

— Очень запросто, — охотно ответил Сема, — вызывают, к примеру, какого-нибудь прощелыгу — перчатка в морду и предрассветное свидание. А прощелыга, скажем, трус или вовсе не знает, с какого конца за шпагу хвататься. И тогда он нанимает вместо себя Лядову.

— Но это же совершенно противоречит философии дуэли, — подивился Гранин, делая надрез.

— Противоречит, — согласился Сема, — поэтому Лядова как бельмо у всех на глазу.

— И канцлер это терпит?

— А при чем тут канцлер, спрашиваю я тебя! Он вроде как к девице никакого отношения не имеет, а откуда у нее семейная печать — так это я и сам ошалемши. Сашенька атаманская дочка, а батенька такой драчливой наследницей только гордится. У нее же первое ранение, а летом она с самим Бреславским схлестнулась. Ты его потом и зашивал, к слову сказать.

Бреславского забыть было сложно — напыщенный, невыносимый солдафон, хам и сволочь. Тогда Гранин едва удерживал себя, чтобы не дать сварливому пациенту по уху. Но тот и словом не обмолвился, что руку ему продырявила девица.

— Готово, — Гранин завершил последний стежок и выпрямился. — Сейчас наложу повязки, и она у меня здесь недельку прокукует. Раньше не отпущу из-за удара по голове. Кто же ее зацепил, если даже мерзавец Бреславский не справился?

Сема зевнул и потопал в смежную комнатку ставить чай.

— Иностранец какой-то, — закричал он оттуда, — пуркуа-па па-де-де. Виртуоз, понимаешь. Я еще спросонья никак не мог понять, какая девица, откуда на дуэли девица, нюхательные соли, что ли, нужны. А они талдычат: печать! Немедленно отправляй к Гранину! И кто только придумал, что дуэли обязательно на рассвете нужно устраивать, никакого мне от этого покою.

Гранин аккуратно стянул с девицы остатки окровавленной рубашки, перевязь тоже пришлось срезать, смыл успевшие поржаветь пятна, наложил на рану повязки, пропитанные березовым кровоостанавливающим снадобьем, обмотал раненую бинтами.

Тело у Лядовой было мускулистым и ладным, без женственной пышности, и Гранин опять подумал, что совсем сбрендила девка.

Он стянул с нее сапоги, избавил от узких штанов и обрядил в больничную сорочку.

— Семен, — попросил устало, — ты уж отнеси нашу хворую в палату, а то у меня спина совсем плоха стала.

— Стареешь, Алексеич, — Сема, жуя пирог, вернулся из кухоньки, легко подхватил Лядову на руки и потопал с ней в светелку. — Вон, голова уже совсем белая.

— Старею, — согласился Гранин покорно, быстро стянул со стола перепачканные простыни, застелил свежие — а ну как новых пациентов принесет, — швырнул инструменты в плошку с настоем зверобоя и принялся мешать новую мазь — семена белой купальницы, подорожник и мята, тихонько шепча наговоры.

Девица Лядова пришла на этот свет хилым младенцем, ее губы были обнесены синевой, а вместо жизнеутверждающего плача она издавала лишь слабый писк.

Здоровенные лакеи, более всего походившие на разбойников с большой дороги, даром что в золоченых ливреях, наказ канцлера передали дословно: любой ценой спасти роженицу и ни в коем случае не младенца.

У Гранина вышло все наоборот, за что канцлер и наказал его этим заточением.

Не переставая шептать, он перешел в светелку, присел на краешек кровати, где была уже удобно расположена Лядова, осторожными касаниями принялся втирать мазь в шишку на ее голове.

— Алексеич, я пойду, — зевнул Сема, — служба у меня, сам знаешь, круглосуточная. Кто знает, кого еще нелегкая до тебя принесет.

— Ступай, голубчик, — согласился Гранин, не глядя на него.

Пациентка дышала ровно и глубоко и, несмотря на ранения, казалась полной здоровья и молодой задорной силы.

Ее мать отличалась удивительной хрупкостью, Гранин помнил смертельно белое лицо, утратившее от боли и страха всю красоту, отекшие запястья, искусанные губы.

Она прикрывала руками огромный из-за многоводия живот и смотрела на Гранина умоляющими глазами.

Молила в ту ночь юная дочь влиятельного канцлера только об одном: любой ценой спасти ее ребенка.

Сохранить обоих даже у Гранина, известного столичного лекаря, не получилось бы. Слишком поздно привезли к нему роженицу, слишком она была ослабевшей, не осталось у нее на борьбу никаких сил.

Нужно было или резать мать, чтобы дать шанс ребенку, или принимать роды, во время которых младенец точно бы не выжил.

Страшный выбор, но не первый в практике Гранина. Обычно он всегда предпочитал спасти мать, памятуя о том, что младенцы, будто кутята, невеликая редкость, но в этот раз воля юной умирающей девочки оказалась сильнее.

— Доктор, — слабо сжав его руку, прошептала она, — мне же все равно не жить без сына… я же все равно без него до первого пруда или веревки…

У нее родилась дочь, и жизнь матери оборвал скальпель, а не веревка. И на Гранина пала вся мощь ярости великого канцлера.

Глава 02

Саша очнулась от резкого запаха полыни и поняла, что у нее болит все и везде. Еще не открыв глаз, она прислушалась к себе и печально определила, что эту дуэль она проиграла.

Какой конфуз, Гришка, папенькин денщик, будет смеяться над ней до святок.

Застонав, Саша попыталась сесть и тут же оставила эту попытку. Чья-то рука мягко удержала ее на месте.

— Тише, голубушка, — совсем рядом прозвучал глубокий, богатырский прямо голос, и Саша наконец подняла тяжелые, присыпанные песком веки.

Над ней склонялся седовласый старик с удивительно светлыми, хрустальными глазами, похожими на весенние льдинки.

От его умного, спокойного и внимательного лица веяло таким умиротворением, что Саша тут же обмякла и спросила шершавым чужим голосом:

— А голова-то почему раскалывается?

— Потому что тебя, душа моя, по ней стукнули, — пояснил старик и улыбнулся, отчего лучики его морщинок осветили довольно суровую физиономию.

— Кто? — изумилась Саша. Она помнила, как острие шпаги вонзилось ей под грудь, там все загорелось огнем, а дальше — только темнота и пустота.

— Этого я не знаю, — признался старик. — Меня там не было. Я просто лекарь.

— Лекарь, — повторила Саша послушно и постаралась оглядеться по сторонам, но в темечке немедленно заломило. — А где Петр Степанович, войсковой доктор?

— Тебя доставили в особую лечебницу великого канцлера.

— Как это — великого канцлера? — испугалась Саша. — Мне здесь