Читать книгу "Белая королева - Филиппа Грегори"

Теперь в каждом знатном доме имелись свои йоркисты, и любое приносящее доход дело, любая должность или налог — всё находилось в их руках. На английском троне сидел их мальчишка-король, сделавший новыми придворными тех, кто его поддерживал. А мы, потерпев поражение, стали нищими у себя дома, чужими в родной стране, наш король оказался в изгнании, а королева, полная мстительных планов, вступила в союз с нашим старым врагом Францией и плела интриги. Нам же, оставшимся в Англии, приходилось как-то договариваться с этим молодым тираном, с этим отпрыском Йорков, и молиться, чтобы Господь обрушил на него свой праведный гнев, позволив нашему законному королю собрать армию, устремиться с ней на юг и нанести узурпатору последний и решающий удар.

Мне же, как и любой другой женщине, у которой погиб муж, а отец оказался среди побежденных и раненых, приходилось прямо-таки по кусочкам, точно лоскутное одеяло, собирать свою жизнь. Необходимо было как-то отвоевать свое состояние, и ни соратники, ни друзья моего мужа никакой помощи оказать не могли. Все мы теперь считались предателями. Я отлично понимала: придется мне самой защищать себя, отстаивать свои права перед мальчишкой, который столь мало уважает правосудие, что осмелился пойти войной на собственного кузена, законного правителя страны, помазанного на царство. Разве можно что-то объяснить такому дикарю? Да и как добиться от него понимания?

Мои сыновья — Томас, которому уже исполнилось девять, и восьмилетний Ричард — были одеты в свои лучшие платья, их волосы я обильно смочила водой и тщательно пригладила, их лица, несколько раз вымытые с мылом, так и сияли чистотой. Я крепко держала сыновей за руки, стараясь никуда от себя не отпускать, поскольку они, как и всякие мальчишки, прямо-таки притягивали к себе грязь. Стоило мне отвлечься хоть на мгновение, с ними тут же происходили всевозможные неприятности: один начинал топать башмаками по лужам, второй разбивал себе нос, или оба сразу ухитрялись посыпать себе головы трухой из опавших листьев и выпачкать физиономии. Томас к тому же вполне мог и в ручей упасть. Этого мне только не хватало! Я решила держать их при себе; от скуки они то и дело подпрыгивали на одной ноге. Постоять спокойно они могли лишь пару минут, после того как я в очередной раз говорила: «Тихо! По-моему, я слышу топот копыт».

Когда топот действительно раздался, мне сначала показалось, что это всего лишь стук дождевых капель. Но потом земля задрожала, точно от грома небесного, и грохот стал поистине оглушительным. Позвякивала сбруя, плескались и хлопали на ветру боевые знамена, бряцали оружие и доспехи, шумно дышали и фыркали лошади. Звуки, запахи, топот сотен лошадей, которых гнали быстрым аллюром, — все это попросту ошеломляло, и хотя я твердо решила, что вот сейчас выйду вперед и заставлю их всех остановиться, я ничего не могла с собой поделать и испуганно отшатнулась. Господи, подумала я, каково же воинам на поле боя, когда прямо на них летит во весь опор такая вот конница с выставленными вперед копьями? Как может обычный человек противостоять натиску этой ожившей стены из конских копыт, оскаленных морд и ощетинившихся копий?

Томас, первым разглядев обнаженную белокурую голову в центре яростно наступавшего на нас войска, крикнул «Ура!» — так прореагировал бы любой мальчишка при виде столь могущественной кавалерии. Хозяин белокурой головы, услышав пронзительный возглас моего сына, обернулся и натянул поводья. Он увидел нас на обочине дороги и во все горло заорал: «Стой!» Его конь так резко затормозил, что не только встал на дыбы, но даже присел на задние ноги, стараясь не упасть. Вся великолепная кавалькада вдруг замерла, проклиная внезапную помеху. И сразу все смолкло, лишь пыль вилась клубами над дорогой и вокруг нас.

Конь белокурого всадника фыркал и тряс головой, но сам всадник в своем высоком седле сидел недвижно и смотрел на меня, а я — на него. Вокруг было так тихо, что я слышала, как в ветвях дуба у меня над головой щебечет дрозд. Ах, как он щебетал! Боже мой, его серебристый голос звучал, словно голос самой славы, победы и радости жизни! Никогда прежде я не замечала, что песнь этой птицы так напоминает гимн счастью!

Держа сыновей за руки, я сделала шаг вперед и уже открыла рот, собираясь молить за себя и своих мальчиков, но вдруг в самый решающий момент будто утратила дар речи. В том, что касается устных просьб, у меня имелось достаточно опыта. Я даже приготовила небольшой текст, но фразы отчего-то не шли с языка, голова была совершенно пустой, и казалось, что слова не нужны вовсе. Я просто глядела на мужчину и чувствовала, что он все-все понимает: и мой страх перед будущим; и мои надежды на сыновей, хотя у меня совершенно нет денег, чтобы эти надежды воплотить; и то, как невыносима мне жалость отца, из-за которой мне не под силу оставаться с ним под одним кровом; и то, как ночами мне холодно и одиноко в постели; и то, как страстно я мечтаю родить еще детей; и то, что я охвачена ужасным ощущением: моя жизнь кончена. Господь милосердный, думала я, мне ведь всего двадцать семь, но я лишилась в сражении мужа и оказалась в числе потерпевших сокрушительное поражение. Неужели и мне суждена участь одной из тех многочисленных и несчастных вдов, которым верная дорога до конца дней своих быть у кого-то приживалкой, греться у чужого очага и старательно изображать из себя добрую гостью? Неужели меня никто никогда не поцелует? Неужели я никогда больше не испытаю ни капли радости? Неужели не видеть мне счастья?

А птица в ветвях дуба все пела и пела, словно пытаясь сказать, что радости и счастья совсем нетрудно добиться, если действительно этого желаешь.

Белокурый воин подал знак одному из соратников — мужчине чуть старше себя. Тот с готовностью исполнил приказание — обернувшись к войску, прорычал какую-то команду, и все всадники развернули коней и стали съезжать с дороги в тень, под деревья. А сам король — белокурый воин и был королем Эдуардом IV — спрыгнул со своего огромного жеребца и, бросив кому-то поводья, направился прямиком ко мне и моим сыновьям. Я всегда считала себя довольно высокой, но ему я оказалась по плечо; в нем наверняка было больше шести футов. Мальчишки мои задирали головы и вытягивали шеи, стараясь заглянуть в лицо королю; им он, наверное, казался настоящим великаном. Внешность у Эдуарда IV была на редкость приятной: светлые волосы, серые глаза, открытое загорелое лицо, обаятельная и весьма доброжелательная улыбка. Такого короля Англия еще не видела; про таких людей говорят, что в них нельзя не влюбиться. Смотрел он прямо на меня, словно я знала некую тайну, а ему страшно хотелось ее разгадать; и мне отчего-то казалось, что мы с ним давным-давно знакомы. Я чувствовала, как под его взглядом начинают гореть мои щеки, но глаз от него отвести не могла.

Скромной женщине в нашем мире при общении с мужчиной полагается разглядывать носки своих башмаков, а уж если она о чем-то просит, следует еще и низко поклониться, умоляющим жестом вытянув пред собой руку. Я же гордо выпрямилась и, ужасаясь самой себе, пялилась на короля, словно невежественная крестьянка! Но я действительно не могла оторваться от этих светлых глаз и улыбки. Король, обжигая меня взглядом, спросил:

— Кто ты?

— Ваша милость,[3]это моя мать, леди Елизавета Грей, — вежливо ответил ему мой сын Томас, стаскивая с головы шапку и преклоняя перед королем колено.