Читать книгу "Так и было - Вера Евгеньевна Карасёва"

Не было там теперь никого. Пал на войне смертью храбрых лихой солдат и весёлый гармонист Петя. Его вдова, девятнадцатилетняя Валечка, плакала о нём и качала маленького Петрушу, такого же светлоглазого и приветливого, каким был его отец.

Возвращалось стадо. Брели коровы, поднимая розовую от заходящего солнца пыль. И каждый узнавал издали свою бурёнку и радовался, что она сытая и довольная, шествует благополучно домой. В сумерках приходили матери, доили своих коров, и все спешили поужинать, чтобы не зажигать огня. Появлялся Вовка — всегда с гостинцем для Доськи: чашкой ягод, горсткой гороховых стручков, первым закрасневшимся помидором. Доська сияла, и Вовка улыбался, хорошо так улыбался.

— Красивый наш Вовка, правда? — спросила я как-то маму.

И она мне ответила, что главное счастье не в красоте, а в уме и в добром сердце. А уж доброты у Вовки хватало! Он ни одно животное никогда не обидел и мне, бывало, напоминал:

— Ты Дружка накормила? Про Ваську не забыла?

А его белый кот Нарцисс был самый толстый и пушистый кот на всё наше село.

Приходила и тётя Граня. Мы сидели все во дворе и говорили о разном, но больше всего о наших отцах. От Вовкиного папы давно не было вестей, но в последнем письме он предупреждал, что так может быть и чтоб они не волновались. А от нашего папы письма приходили. Не очень аккуратно, — то сразу два, то месяц ни одного, — но приходили. И на каждом адрес написан папиной рукой.

Мы вспоминали, как возвращались, бывало, наши отцы с работы, как умывались во дворе. А за ужином папа часто кормил Доську с ложечки и приговаривал:

— За маму, за папу, за сестричку Саню! Чтобы солнышко грело, чтобы дождик кропил, чтобы хлеб рос, чтобы яблоки зрели… — И много разных присказок было у нашего папы, одни он помнил, другие сам сочинял.

НАША ЛЫСКА

Через несколько дней после папиного отъезда мама сказала:

— Лыску мы продавать не будем. Так что надо ей сена припасти.

Разве можно было продать нашу ласковую, щедрую Лыску, которая поила молоком Доську, подняла нас обеих после кори? Разве встали бы мы так быстро, если бы не пили её молока? У неё белое пятнышко на лбу, и потому мы её прозвали Лыской, а сама она рыжая и по вечерам, когда возвращается стадо и за лесом садится солнце, освещая дорогу, кажется золотой. И, если она идёт впереди других коров, люди радуются и говорят, что завтра будет хорошая погода. Есть у нас такая примета: светлая корова впереди — вёдро, чёрная — дождь. Я сказала:

— Ни Лыску, ни Вовкину Милку не продадим. Сами мы сена припасём, как я папе обещала. Верно, Вовка?

Вовка кивнул головой. А мама вздохнула:

— Замучаетесь…

— А молочка Лыскиного попьют и опять бодрые станут, — откликнулась Доська. Вот маленькая, а ведь соображает.

Утром рано мама ещё только растопила печку, а меня уже будит Вовка:

— Вставай! Пошли!

Я не сразу раскрыла глаза. И почему так? С вечера никак не хочешь ложиться, хоть и темно на дворе, и скучно. А утром, когда такая кругом красота, и небо голубое, и солнце ясное, и роса блестит, как серебряная, никак не раскрыть глаза? Но Вовка был тут, рядом, упрямый, настойчивый мужичок! И я поднялась.

Мы взяли по большому мешку и отправились. Шли втроём — наш Дружок увязался за нами и весело бежал по лугу. Иногда он останавливался, поднимал одно ухо и прислушивался. Я боялась, что он чует перепелиное гнездо, и просила Вовку посвистеть и отозвать его. Дружок неохотно покорялся и брёл за нами.

На лугу у лесной опушки мы нажали серпами ещё влажной от росы травы, наполнили доверху мешки и поволокли домой. Было тяжело, и мы обливались потом, но доволокли и высыпали каждый в своём дворе. Дружок напился из своего чугунка и полез в будку отдыхать. А мы решили, пока не так жарко, сходить ещё раз.

На обратном пути встретили деда Матвея. Есть у нас такой добрый дед. Мы с Вовкой всегда думали, что это про него сочинили стихи: «Дедушка, голубчик, сделай мне свисток! Дедушка, найди мне беленький грибок!»

У деда сыновья на войне, и он внуков нянчит. И ещё Галине Васильевне помогает: водит с нею ребят на речку купаться и рассказывает им сказки, когда мамы уезжают в степь и ребята ночуют в детском саду. И ещё дед Матвей правит косы косарям и, кому надо, печки кладёт. Вот какой дед Матвей!

Увидел он, как мы мешки с травой по земле тащим, как обливаемся потом, и сказал:

— Стоп! Это не дело. Пойдёмте ко мне, я вам тележку дам.

И дал. Лёгкая, прямо сама бежит! На такой тележке возить траву — радость. Мы без неё и половины б не натаскали.

ЧЕРЕДА

Есть в нашем селе такой обычай: каждая хозяйка, которая отдаёт пастуху свою корову и овечек, принимает пастуха у себя дома в свою очередь. Пастух с подпасками приходят три раза: на заре — завтракать, в полдень — обедать и вечером — ужинать. У нас это называется «череда».

Все хозяйки знают, какая у пастухов трудная работа: коров в стаде много, и надо следить, чтобы ни одна не пропала, ни одна в пшеницу не забрела и все бы сытые вернулись и с молоком. И все хозяйки стараются получше принять пастухов, повкусней накормить их и соблюсти все обычаи, которые матери и бабушки их соблюдали.

До войны это было легко. В лавке всего хватало: и колбасы, и закусок, и гостинцев для подпасков. Пряниками мальчишек оделяли, халвой. Теперь надо было небогатым домашним угощением обойтись, припасти, приберечь, придумать: не ушли бы пастух с пастушатами голодные.

В ночь под нашу череду мама почти не спала. Ещё темно было, когда она затопила печь. Я тоже вскочила: помогала ей и присматривалась.

На белый, хорошо выскобленный стол мама постелила чистый ручник, поставила хлеб, соль, горячую, только из печки, лепёшку, миску с тёртой редькой и миску со свежими огурцами. В первый раз их нынче собрали и берегли для этого случая. Лично для пастуха Ивана Федосеича мама положила на край ручника новый ситцевый кисет с домашним табаком и целую газету. Раньше клали папиросы и спички, но теперь ни того, ни другого не было. Иван Федосеич это знал и не обижался.

Как только пастухи вошли в избу,