Читать книгу "Последнее лето - Лидия Милле"

осталось жизненной энергии, наблюдали за танцующими, не поднимаясь со своих кресел, – дряблые, ничего не выражающие, в сущности, мертвые лица.

Но за них хотя бы не было так стыдно.

Некоторые парочками нетвердым шагом пробирались на второй этаж, в спальни. Мальчишки подглядывали за ними в дверные щели. Смотрели, что они там вытворяют.

Временами это возбуждало. Я знаю. Хотя мальчишки в этом не сознавались. Но чаще вызывало отвращение.

Большинство из нас осенью должны были пойти в старшие или выпускной классы; другие еще не достигли полового созревания – мы все были разного возраста. В общем, одни все еще были целомудренны, другие вытворяли то же, что и родители. Но собственные шалости не казались нам отвратительными.

* * *

Мы скрывали друг от друга, кто чьи родители, и относились к этому со всей серьезностью. Порой отец или мать подходили слишком близко, что грозило нам разоблачением и раскрытием тайны семейных уз. Мы старались поскорее от них сбежать.

Но, чтобы себя не выдать, приходилось соблюдать осторожность. Поэтому вернее будет сказать, что мы делали все, чтобы улизнуть незаметно. У меня имелся свой способ. Я притворялась, что вижу кого-то в соседней комнате, и с заинтересованным видом как можно естественнее направлялась к этому воображаемому персонажу. Выходила за дверь. И исчезала.

В начале июня, в первую неделю отдыха, несколько взрослых поднялись по лестнице на скрипучий чердак, служивший нам спальней: немногие из нас спали на кроватях, но большинство на полу. Мы услышали голоса, обращенные к младшим: «Мы пришли укладывать вас спа-атеньки».

Мы попытались спрятаться, то есть с головой укрылись одеялами, кто-то даже нагрубил. Родители удалились, вероятно оскорбленные в своих лучших чувствах. Мы повесили на дверь табличку «Родителям вход воспрещен», а утром вызвали их на серьезный разговор.

– В вашем распоряжении весь дом, – начал Терри спокойно, но с напором. – У вас есть свои спальни, собственные ванные комнаты.

Он носил очки, был приземист и держался весьма надменно. Он стоял во главе стола, сложив руки на груди, и говорил взвешенно и авторитетно.

Родители пили кофе. Слышалось хлюпанье.

– А у нас одна комната. На всех. Одна-единственная комната! – с нажимом сказал Терри. – Ради всего святого. Оставьте нам это благословенное пространство, крохотный его клочок. Представьте, что чердак – это резервация. Вы – белые завоеватели, жестоко вырезавшие наш народ. А мы – индейцы.

– Коренные американцы, – поправила чья-то мать.

– Бестактная метафора, – сказала другая. – В культурном плане.

* * *

– Что, чья-то мать косолапит? – спросила Джен. – Ха, не замечала.

– А что такое косолапить? – спросил Лоу.

На самом деле его звали Лоренцо, но это чересчур длинно; к тому же он был выше всех нас, поэтому мы прозвали его Коротышкой Лоу. Собственно, кличку придумал Рейф, а Лоу не спорил.

– Когда как будто подвернул ногу, – пояснил Рейф. – И приходится носить ботинок на толстой подошве, знаешь? Наверняка та толстуха – мать Саки.

– Ну да, конечно… Не угадал, – сказала Саки. – Моя мать гораздо круче. Сто очков вперед даст этой тетке.

– Но не может же она быть ничьей матерью, – возразил Лоу.

– Ну почему, может, – сказала Саки.

– Есть же одинокие взрослые, – высказался Джуси. Это прозвище он получил потому, что у него изо рта постоянно сочилась слюна. Он обожал плеваться.

– И бездетные пары, – сказала Джен. – Бесплодные. Какая печаль.

– Которым суждено умереть без потомства, – подхватил Терри, мнивший себя остряком. На самом деле его настоящее имя сопровождал порядковый номер третий. На латыни – «Терций». «Терция» затем сократили до «Терри». Само собой, родители так его и называли.

Он вел дневник, в который, по всей вероятности, записывал свои переживания, что служило объектом всеобщих насмешек.

– Да, но я видел, как толстуха обжималась на кухне с отцом Саки, – сообщил Рейф.

– Неправда, – сказала Саки. – Мой отец умер.

– Да. Давным-давно, – кивнула Джен.

– И бесповоротно, – отметил Дэвид.

– Значит, отчим. Велика разница, – сказал Рейф.

– Они не женаты.

– Формальность.

– Я тоже их видел, – сказал Лоу. – Она положила руку ему на штаны. На ширинку, прямо туда. У мужика сразу встал.

– Гадость, – сказал Джуси. И сплюнул.

– Черт возьми, Джус, мне чуть на ногу не попало, – возмутился Лоу. – Минус один тебе.

– Нечего в сандалетах рассекать, – сказал Джуси. – Сандалеты – отстой. Тебе минус.

Мы разработали систему очков, даже нарисовали на стене таблицу. За успешную проделку ты получал плюс, за поведение, считавшееся позорным, – минус. К примеру, Джуси зарабатывал плюсы на том, что незаметно плевал в коктейли, а Лоу минусы – на том, что заискивал перед отцом. Вероятно, даже не перед своим – кто его родители, он держал в тайне. Но его засекли рядом с одним плешивым мужиком – Лоу советовался с ним, во что ему одеться.

Лоу, этого верзилу монгольских кровей с лицом младенца, усыновили из Казахстана. Он одевался хуже всех, по моде семидесятых, – в вареные майки-алкоголички и короткие шорты с белым кантом. Иногда даже махровые.

* * *

Нам бы не удалось так успешно вести игру, скрывая, кто чьи родители, не будь с их стороны полного отсутствия интереса к нам, детям. Они придерживались политики невмешательства.

– А где Алисия? – раздался женский голос.

Алисия была старшей из нас, ей исполнилось семнадцать, и она училась на первом курсе колледжа.

– С приезда ее не видела, – продолжал голос. – А сколько уже прошло? Две недели?

Разговор доносился из столовой, где мы завтракали. Мне очень нравилась эта комната с длинным дубовым столом и тремя сплошь стеклянными стенами. Через них можно было любоваться, как поблескивает озерная гладь или меж колышущихся ветвей древней ивы, в тени которой стоял особняк, пробиваются солнечные лучи.

Но путь туда нам был заказан: каждое утро ее занимали родители.

Я попыталась опознать интересующуюся Алисией мать, но, когда протиснулась в дверь, разговор уже свернул на другие темы: новости о войне, трагический аборт знакомой.

Алисия ушла в самоволку в соседний город, до которого ее подвез садовник. В городке смотреть было нечего: заправка, аптека, почти всегда закрытая, и дешевая забегаловка – вот и все достопримечательности. Но в этом захолустье ее ждал бойфренд. На пару десятков лет старше самой Алисии.

Мы прикрывали ее как могли.

– Алисия принимает душ, – в вечер побега объявила за столом Джен.

Мы внимательно следили за выражениями лиц родителей, но те демонстрировали идеальный покерфейс.

На следующий вечер Дэвид заявил:

– Алисия в постели, у нее болит живот.

На третий Саки сказала:

– Извините, но Алисия не спустится к ужину. Не в настроении.

– Девочке надо лучше питаться, – натыкая на вилку жареную картофелину, высказалась одна дама. Была ли это ее мать?