Читать книгу "Кислород - Саша Наспини"

class="p1">Мы с Анджелой переписывались. В сентябре она аккуратно писала раз в неделю, но в последующие месяцы письма приходили все реже и реже, а в июне и июле не приходило ни одного. После августа все начиналось снова.

Мы рассказывали друг другу всякую детскую чепуху; иногда на последней странице мелькал кокетливый намек, что нас с ней связывает нечто большее, чем дружба. Случалось, прочитав ее письмо, я без зазрения совести переписывал его на свой лад. Правда, опустив в ящик, иногда все же испытывал сожаление.

В феврале 99-го тон моих писем изменился. Теперь в них шла речь уже не о проделках нашей компании и не о придирках учителей. Интересы тринадцатилетнего мальчишки остались в прошлом. Их вытеснила новая проблема: болезнь мамы. Дома мне все виделось в другом свете.

Я рассказывал об этом только Анджеле. Она отвечала письмами на нескольких страницах, исписанных мелким почерком: я цеплялся за них, как за соломинку. Больше всего мне нравилось то, что в них не было попыток подбодрить меня. И раньше я просил ее ничего не говорить родителям: нам не нужны были их звонки, а еще я не хотел, чтобы ее отец и мать отравляли наше с ней общение. Нас было только двое, как раньше. Но теперь я шел по жизни, а в боку у меня торчала стрела. Было нестерпимо больно. Я рассказывал ей о курсах лечения, о приступах и консультациях специалистов: один час такого визита стоил как месячный заработок моего отца. Анджела в своих письмах вообще не затрагивала эту тему. В них говорилось о певцах, о фильмах, от которых она была в бешеном восторге, о книгах и комиксах, которые я обязательно должен прочесть: они изменили ее жизнь. Иногда она вкладывала в конверт фотографию – свой портрет или какой-нибудь пейзаж с приветственной надписью на обороте.

Я в точности выполнял ее указания. Покупал диски и книги толщиной в триста страниц, главным образом о драконах. Один ходил в кино. Или становился перед окном, откуда открывался вид на весь залив. В ясные вечера с моего седьмого этажа казалось, что до Эльбы рукой подать, а Корсика выглядела ее тенью. Анджела находилась на противоположной, невидимой стороне острова. И все же я видел ее, запертую на этом клочке земли, словно томящуюся в башне принцессу, которую надо спасти. Возможно, как раз в эту минуту она пишет мне письмо. Из родительской спальни слышались приступы кашля, от которых дрожали стены. И тогда я брал ручку и тоже писал ей.

Однажды в апреле меня разбудили среди ночи. «Ну что же, я готов», – подумал я, хотя совсем не был готов. Это была мама (тогда она еще ходила); она сказала, что вызвала отцу скорую помощь.

Отца положили в больницу. У него оказался перитонит, от которого мог бы сдохнуть слон. Непонятно было, откуда он взялся: никаких предвестников не отмечалось, к тому же мой отец придерживался очень строгой диеты – все ел без соли, супы, жиденькие бульоны, белое мясо, которое иногда, в порядке исключения, приправлял капелькой оливкового масла. С вином он был очень осторожен, в основном использовал его в кулинарии. Единственным излишеством, от которого он не мог отказаться, было сладкое: раз в месяц он покупал трубочки с кремом у кондитера-сицилийца на улице Ла-Мармора. Откусив кусочек, он всегда произносил: «Весь прошлый месяц я не жил, а выживал».

Поначалу мы думали, что его быстро вылечат, но не тут-то было. У него оказался атипичный случай, и во время операции он на два дня впал в кому. После реанимации его продержали в больнице еще десять дней, чтобы обследовать и дать восстановиться. Я был рядом с мамой, у которой тогда уже начались проблемы со здоровьем. Она вдруг осознала, что я могу остаться один на свете, и эта перспектива ее ужаснула. Если бы это случилось тогда, было бы лучше для всех. Мама без конца разговаривала по телефону в комнате для курения, держа в руке записную книжку мужа. Из-за того, что он слег, у целых курсов сбилось расписание занятий, лекции были под угрозой срыва, один симпозиум пришлось даже отложить, что нарушило рабочий график десятка участников. Я смотрел, как женщина, от которой остались кожа да кости, вдохновенно переписывает график профессора Балестри: казалось, эта миссия заряжает ее энергией, действуя, как лекарство.

Но еще важнее было другое: я впервые осознал силу и цельность характера моего отца. Это проявлялось во всем, чем ему приходилось заниматься: в организации лечения жены и оплате гигантских счетов, в работе в университете, в написании и сдаче научных статей. Он не отступал ни на шаг. И теперь, когда он был выбит из колеи, последствия ощущались очень сильно. Именно тогда в моем представлении он стал превращаться в героя. Не потому, что был видным ученым-антропологом, а из-за мудрости, которая помогала ему противостоять судьбе. Он сосредотачивал усилия на одной цели и действовал с точностью лазера, не растрачивая попусту энергию. Он умел управлять своими эмоциями. Мои сверстники считали, что быть сыном ученого – это скучно и не престижно: гораздо лучше иметь отца, который запросто может переделать карбюратор и глушитель у скутера, чтобы он разгонялся до ста километров в час. А мой отец знал, как развивались народы и племена. Он брал в руки какую-нибудь безделушку – и рассказывал историю ее создателя. Ему было достаточно формы бокала. Фасада дворца. Я смотрел, как он лежит на больничной койке, невозмутимый и безупречно любезный с врачами и медсестрами. Ему хотелось всегда выглядеть достойно. Не знаю, что он обнаружил в своем железном ящике-тюрьме, вернувшись после непредвиденной отлучки.

* * *

Когда гроб опустили в могилу, какая-то часть меня самого устремилась туда вслед за мамой. Словно чья-то рука сжала мне внутренности. Ноги подкосились, и я вдруг обнаружил, что сижу на гравии, которым были посыпаны дорожки кладбища. Но я не плакал. Противно было, что все глазеют на меня, возникало ощущение, будто я голый, причем разделся специально, им напоказ. Я убежал, не дожидаясь окончания церемонии. Отец, попрощавшись с немногочисленной родней и самыми близкими друзьями, нашел меня в машине: я сидел с включенной музыкой.

Началась другая жизнь. Теперь по утрам меня будила румынка Сумира, которая нанялась к нам в постоянные помощницы по хозяйству. Она всегда была веселая, все время пела. Вначале она вызвала у меня мгновенную неприязнь: смерть моей матери помогла ей в решении собственных проблем. Но потом я свыкся с ее присутствием и стал ей доверять. Когда Сумира не распевала песенки, больше похожие