Читать книгу "Мойте руки перед бедой - Андрей Бронников"

Только старый и мудрый таракан, который сидел на плинтусе и внимательно наблюдал за происходящим обратил, внимание на этот визит. Увидев солнечный луч, он сердито пробурчал в усы нечто невнятное, затем хмыкнул и бодро засеменил в сторону прикроватной тумбочки, где со вчерашнего дня оставалось немного хлебных крошек, а также засохший кусочек плавленого сырка. Таракан приоткрыл дверцу, проворно юркнул внутрь, и вскоре оттуда послышалось негромкое чавканье. Луч, между тем, уже незаметно для всех окружающих выскочил за дверь и помчался в подвал.

За окном оглушительно громыхнуло, и тяжёлые капли дождя ударили в окно. До подъема оставалось несколько минут. В палате царила сонная тишина, но четверо её обитателей, давно привыкших к строгому больничному распорядку дня, уже не спали. В шесть часов из чёрной тарелки громкоговорителя должен был раздаться бой курантов и зазвучать гимн.

Так и случилось, но после боя курантов в палате неожиданно возникла томительная пауза. Все четыре пациента в недоумении продолжали лежать на кроватях. Привыкнув выпрыгивать из постелей при первом же аккорде гимна, теперь они оказались в крайне затруднительном положении. С одной стороны, по времени подъем уже состоялся, а с другой – команды для этого не прозвучало. Лица их в настоящий момент вдруг приняли облик маски японского театра «Но» – «Биккуримэн» – удивления.

Таракан, уже было собравшийся после сытного завтрака покинуть тумбочку, заподозрил, что снаружи происходит нечто ужасное, попятился и поплотнее прикрыл скрипучую дверцу. В этот момент из динамика раздался непонятный шум, скрип кровати, а затем долгие и громкие ругательства начальника службы безопасности и агитации больницы, отставного военного Корнея Куроедова. Из его пространного монолога следовало, что радиомеханик Рюкин проспал и не запустил вовремя запись гимна, но микрофон оказался включён. Впрочем, о последнем событии оба действующих лица не ведали.

«Что, паскуда, проспал? – орал диким голосом Куроедов. – Включай, мерзавец, музыку!» Лицо разгневанного мужчины приняло облик маски «Сусаноо – микото» – бога грома и ветра.

Неожиданно гимн грянул, но даже его первые аккорды не смогли остановить крики Куроедова и только временами заглушали его голос. Однако начальник безопасности упорствовал. «Союз нерушимый…» – величаво звучали мужские голоса академического хора. «…Козёл ты бодливый…» – хриплым баритоном продолжал ругаться Куроедов. «Да здравствует созданный волей народов…» – торжественно воспевали родное государство хористы, но начальник безопасности успевал в короткую паузу вставить очередное недружественное обращение к радиомеханику: «…рожает таких вот уродов». Казалось, что он соревнуется с исполнителями гимна, противопоставляя славословию маты, и даже одерживает победу. Впрочем, иногда он повторялся.

Не обращая внимания на торжественные аккорды, Куроедов продолжил ругань: «Ты где этот гимн откопал? – вопил он, не слушая ответного лепета Рюкина. – Почти десять лет как с тоталитаризмом – коммунизмом покончили, а ты никак забыть его не можешь, скотина! Всё никак свой Советский Союз забыть не можете, быдло! Нарожали идиотов. Новая власть вас просила об этом?» Кто и кого может «нарожать» в психиатрической лечебнице оставалось неясным.

Наконец, зазвучали заключительные слова песнопения, и тут невольные слушатели неожиданного радиоспектакля, включая умудренного жизнью таракана, вздрогнули от страха. Им всем одновременно показалось, что текст был кощунственным образом извращён:

Партия Ленина – сила народная

Нас к торжеству коммунизма везёт!

Это показалось ужасным, но не далёким от истины. Апофеозом импровизированного радиоспектакля стал грохот падающей аппаратуры, а затем всё стихло. Вероятно, Куроедов свою ругань сопровождал энергичными и неконтролируемыми движениями рук, в результате чего случайно задел микрофон, а тот упал и выключился.

В гробовой тишине тоскливо скрипнула кровать. Семен Семенович Свистунов сел на постели и сунул жилистые ноги в тапки, но вставать не стал. «Ну, что, дураки? Испугались?» – ехидно обратился Свистунов к соседям по палате, старательно приглаживая вздыбленные жиденькие вихры на макушке. Больные виновато заулыбались, мгновенно поменяв маски «Биккуримэн» на «Ко-омотэ» – молодой застенчивой девушки. Действительно, оказаться пусть даже невольным свидетелем подобного инцидента грозило неприятностями. Обычно в это время заглядывал дюжий санитар, чтобы проверить, как проходит побудка, но такового не случилось.

Следом за Свистуновым поднялись со своих кроватей ещё два обитателя палаты № 2 первого общепсихиатрического отделения. Четвёртый жилец вставать не спешил. Он спал или только делал вид, укрывшись одеялом с головой.

Каждый из пациентов больницы имел свою историю болезни, которые хранились в сейфе главного врача. Все кроме Семёна Семёновича. Точнее, таковую имел и Свистунов, но она была выдумана, чтобы Семён имел основание находиться в лечебнице официально.

Дело в том, что его появление здесь было достаточно необычным. Он не поступил сюда в карете скорой помощи и не пришёл сам, и даже не был доставлен представителями силовых структур – Свистунов жил тут всегда. За исключением десятка лет, когда он служил в Вооруженных силах, после чего вернулся в родные края.

Раньше на месте хозяйственных построек располагалась скромная усадьба Свистуновых. По мере расширения владений НИИ психического здоровья родительский дом снесли, а всех его обитателей поселили в одной из палат лечебницы. Постепенно все родные Семёна умерли, а он так и продолжал жить здесь уже долгие годы. К тому же и масок он не носил. У Свистунова оставались друзья в уцелевшей части посёлка, и это сильно облегчало ему жизнь. Изредка приносили продукты, курево, которое он выменивал на конфеты, сообщали последние новости.

Без диагноза и лечения в больнице нельзя было находиться, поэтому главврач придумал ему диагноз, заполнил историю болезни, и на основании этого отдал распоряжение принять его на полное содержание. Было даже назначено лечение, и Семёну как положено выдавались таблетки белого цвета.

Свистунов достал из тумбочки зубную щётку, сунул её, как курительную трубку в рот, взял помятый тюбик, перекинул через плечо несвежее полотенце и, не торопясь, направился в санузел. Это было единственное место, которое не запиралось ни днём, ни ночью, однако горячую воду после отбоя отключали, чтобы обитатели не могли злоупотреблять душем.

Семён Семёнович, шаркая по грязному кафельному полу, спустился в подвал. Санузел был общим на весь корпус и располагался в подвальном помещении. Немногочисленные тусклые засиженные мухами лампочки едва освещали стены узкого коридора, тоже облицованные керамической плиткой темно – коричневого цвета, а пол и вовсе утопал в кромешной тьме. Двигаться приходилось почти на ощупь. Свистунов запнулся в полумраке о жестяное ведро и чуть не упал. Выругался сквозь зубы, пнул его ещё раз и отворил дверь в туалет. В воздухе резко пахло аммиаком.

Полчаса назад несколько чугунных унитазов «чаша Генуя» с трудом выдержали натиск десятков упругих струй, и брызги, казалось, ещё висели в воздухе едкой взвесью. Привычный ко всему Семён ничего этого не заметил, с удовольствием справил малую нужду, а затем склонился над раковиной, чтобы умыть лицо и почистить зубы. Несколько минут Свистунов яростно работал щёткой, набрал в рот воды из крана и сплюнул, затем сунул тщательно вымытый зубной инструмент в рот.