Читать книгу "Джефферсон - Жан-Клод Мурлева"

Так что Джефферсон уже который год ходил в «Чик-чик» в полной уверенности, что его не заговорят до одурения. Он одернул пиджак, приосанился, сделал несколько глубоких вдохов и прочистил горло. А что, если пригласить Кароль выпить с ним по стаканчику после работы? А ведь неплохая мысль. Даже превосходная. Он воспользуется моментом, когда господин Эдгар отойдет, например, к телефону, и решится: «Послушайте, Кароль, а вы до скольких работаете? Понимаете, я вот подумал, то есть мне тут в голову пришло, ну, я хочу сказать… может, вы…»

Она была племянницей господина Эдгара, и тот, видя, что стареет, взял ее в помощницы. Джефферсон чувствовал себя на верху блаженства, когда она мыла ему волосы шампунем, массировала голову легкими пальчиками. Он чувствовал себя на верху блаженства, когда она спрашивала, не горяча ли или не холодна ли вода. Впрочем, какова бы ни была температура воды, он отвечал, что все отлично. Она могла бы хоть заморозить его, хоть обварить – он стерпел бы, не пикнул. Удобно умостившись на подкладном сиденье, необходимом ввиду его малого роста, он закрывал глаза и млел, воображая, что она – его невеста. Потому что в одинокой жизни, как уже было сказано, есть, конечно, свои преимущества, но иногда бывает именно что… немножко одиноко.

Экая неожиданность: дверь, как ни поворачивай ручку, не открывалась, а между тем надпись «Чик-чик» над входом светилась и мигала, и металлическая штора была поднята. Он попытался разглядеть что-нибудь сквозь занавески. Свет в салоне горел. Под сушильным колпаком спала коза почтенных лет в пластиковой шапочке. Все выглядело совершенно нормально, вот только парикмахера, господина Эдгара, не было видно, так же как и Кароль. Джефферсон постучал в окошко и подождал. Потом постучал погромче – без всякого результата – и, вспомнив, что сзади есть еще окно, решил обойти дом.

Обе створки этого окна оказались нараспашку, но влезть в него было бы правонарушением, а Джефферсону ничто так не претило, как нарушать закон. Он всегда старался вести себя безупречно, отчасти из чувства гражданского долга, но больше, честно признаться, ради собственного спокойствия. Вот почему он вернулся ко входу, еще постучал и, видя, что никто не отзывается, покорно побрел прочь.

Далеко отойти ему не позволила совесть. А вдруг что-то случилось?.. А вдруг Кароль в опасности! При мысли, что можно тем или иным образом отличиться перед юной барсучихой, он развернулся и пошел обратно. Через две минуты он снова оказался позади дома перед открытым окном.

– Господин Эдгар! Мадемуазель Кароль! – позвал он и, поскольку никто не отвечал, собрался с духом и полез в окно, рискуя порвать пиджак.

Он оказался в задней комнате, заставленной всевозможными флаконами, коробочками, пенками, шампунями и прочими лосьонами для волос. Единственными звуками, доносившимися из салона, были звуки местного радио. Какой-то настырный голос призывал слушателей срочно сделать платный звонок по такому-то номеру, в результате чего они, если очень повезет, не выиграют ровным счетом ничего. Джефферсон медленно двинулся вперед и еще раз окликнул:

– Господин Эдгар? Мадемуазель Кароль? Это я, Джефферсон. Я позволил себе…

Коза под колпаком спала крепким сном, из ее полуоткрытого рта с безупречной вставной челюстью медленно сползала на подбородок нитка слюны. Казалось, она совсем уплыла в сладостные грезы. Быть может, ей снились ее правнучата-козлята.

Джефферсон обогнул ближайшее парикмахерское кресло, никем не занятое, – и первым, на что упал его взгляд, были кремовые туфли господина Эдгара, обращенные носками к потолку. Обознаться он не мог: это были профессиональные туфли, которыми добряк всегда хвалился, утверждая, что в них ноге свободно, «как в тапочках». Еще шаг – и Джефферсон увидел ноги, параллельно вытянутые на полу, дальше белый халат, аккуратно застегнутый снизу доверху, а дальше – большие ножницы, одна половина которых была воткнута в грудь господина Эдгара.

Большое кровавое пятно на белом халате по форме напоминало карту острова Мадагаскар. Вышитая на халате надпись «Чик-чик» прямо над пятном выглядела злой насмешкой. Казалось, господин Эдгар, как и его клиентка, спит – но ему не снились никакие козлята, ему вообще ничего не снилось. Он был мертв.

Вплоть до этого дня жизнь милосердно оберегала Джефферсона. Никогда еще он не испытывал подобного потрясения, так что реакция его оказалась довольно любопытной. Сперва у него перехватило дыхание, потом он издал странный звук вроде:

– Х-х-х… к-кр-р-ре-е-е-екс… – что можно перевести примерно как: «Ну, ничего себе! Что я вижу?!»

А потом:

– Б-бр-р-р… Хр-р-р-р-р-рик! У-у-у-уй-я-а-а! – что означало примерно следующее: «Кажется, он умер не своей смертью. По-моему, это самое настоящее убийство».

И закончил протяжным и жалобным:

– И-и-и-и-и-ой-ой-ой! – которое можно было приблизительно истолковать как: «Что ни говори, зрелище не из приятных!»

А потом он сделал то, чего ни в коем случае не следовало бы делать: опустился на колени около тела, прошептал: «Сейчас, господин Эдгар, сейчас я это выну…» – взялся правой рукой за ножницы и выдернул их из раны, удивившись, как это оказалось трудно. Если кто думает, что извлечь лезвие из пронзенного тела – все равно что из куска масла, то ошибается: оно сидит крепко!

Этот момент и избрала коза, чтобы пробудиться от сладкого сна, и то, что она увидела, – а именно труп господина Эдгара на полу, а рядом преступника с оружием в руке – не оставляло места сомнению. Она разинула рот во всю ширь и испустила такой пронзительный вопль, что ближайшее зеркало треснуло:

– А-А-А-А-А-А-А-А! Помогите! А-а-а-а-а! Убива-а-а-а-а-а-ют!

Джефферсон выронил ножницы.

– Да нет, мадам, это не я! Я только вошел и…

Договорить ему не удалось: коза завопила еще громче. Видно было, как вибрирует язычок у нее в глотке.

– Он убил господина Эдгара! И меня сейчас убьет! А-а-а-а-а-а-а!

Джефферсон умоляюще стиснул руки:

– Да нет же, мадам, клянусь вам…

Она сорвала колпак и шапочку, обнажив накрученные на бигуди фиолетовые волосы. Метнулась к двери, яростно задергала ручку, но дверь не открылась. Старая коза не стала тратить время на размышления. Уверенность, что она заперта в тесном помещении, как в ловушке, наедине с убийцей, придала ей сил. Отступив метра на два для разбега, она врезалась в дверь плечом вперед, как заправский регбист. Дверь вылетела с первого же удара, коза приземлилась на четвереньки, вскочила, как на пружинах, и помчалась прочь во всю прыть, на какую способны были ее короткие ноги. На бегу она не переставала вопить:

– Вон он! Вон он, уби-и-и-и-и-йца! – указывая пальцем на Джефферсона, который стоял в дверях и твердил: «Да нет же, не я!» – но куда было его голоску против козы с ее луженой глоткой.

Когда Джефферсон увидел, что на ее вопли отреагировали двое молодых козлов и теперь направляются к нему – поначалу шагом, а вот уже и рысью, – он подчинился старому как мир рефлексу: спасаться бегством. Иначе говоря, он пустился наутек, дал стрекача, сделал ноги – назовите это как угодно. Никогда в жизни он так не бегал. Он чувствовал, что ноги под ним двигаются, словно шатуны гоночной машины. От страха у него выросли крылья, да он и вправду испытал ощущение полета, перемахнув одним прыжком щит с надписью «ДОРОЖНЫЕ РАБОТЫ» и яму шириной метра в три. Его преследователям пришлось идти в обход, что дало ему решающую фору. Один из них крикнул вслед: «Стой, Джефферсон!» – но он не замедлял бега, сворачивая направо на каждом углу, чтобы сбить погоню со следа.