Читать книгу "Дочь регента - Александр Дюма"

— Госпожа сейчас выйдет, ваше высочество, — поклонившись, почтительно ответила монахиня.

— Я счастлив, — пробурчал регент, начинавший находить, что достойная госпожа аббатиса поступает по отношению к нему несколько легкомысленно и как дочь, и как подданная.

— Ах, монсеньер, вы помните знаменитую притчу об изгнании Иисусом торговцев из храма? Вы ее знаете, точнее, раньше знали, а вернее, должны были бы знать, потому что в те времена, когда я был вашим наставником, я вам ее рассказывал, равно как и множество других историй. Да поразгоните вы этих музыкантов, фарисеев, комедиантов, анатомов ну хоть по трое от каждой профессии, и то уже образуется вполне приличная компания, чтобы сопровождать нашу карету на обратном пути.

— Не бойся, я чувствую себя способным на горячую проповедь.

— Это очень кстати, — сказал, поднимаясь, Дюбуа, — потому что вот и сама госпожа аббатиса.

И в самом деле, в эту минуту дверь, ведущая во внутренние покои, отворилась, и особа, которую столь нетерпеливо ожидали, появилась на ее пороге.

Расскажем в двух словах, кто была эта достойная дама, сумевшая своими безумствами вызвать гнев Филиппа Орлеанского, то есть самого благодушного человека и самого снисходительного отца во Франции и Наварре.

Мадемуазель де Шартр, Луиза Аделаида Орлеанская, была средней и самой красивой из трех дочерей регента; у нее была прекрасная кожа, великолепный цвет лица, красивые глаза, прелестный стан и изящные руки; особенно ослепительны были зубы, и ее бабушка, принцесса Пфальцская, сравнивала их с жемчужным ожерельем в коралловом футляре.

К тому же она прекрасно танцевала, а пела еще лучше, читала свободно по нотам с листа и превосходно аккомпанировала. Ее учителем музыки долгое время был Кошеро, один из премьеров Оперы, под руководством которого она достигла гораздо большего совершенства во всех этих искусствах, чем этого добиваются женщины, а особенно принцессы. Нужно признать, что мадемуазель де Шартр относилась к этим урокам с неослабным усердием; возможно, читатель скоро будет посвящен в секрет этого прилежания, как была в него посвящена в один прекрасный день мать, герцогиня Орлеанская.

Во всем остальном вкусы ее были чисто мужскими. Казалось, что полом и характером она поменялась со своим братом Луи; она любила собак, лошадей, верховые прогулки, целые дни напролет фехтовала на рапирах, стреляла из пистолетов и карабинов, запускала фейерверки и вообще не имела склонности ни к чему, что обычно нравится женщинам, едва ли уделяя внимание своему лицу, которое, как мы уже сказали, вполне того стоило.

И все же всем этим занятиям мадемуазель де Шартр предпочитала музыку, тут ее увлечение доходило до фанатизма. Она редко пропускала те представления Оперы, где пел ее учитель Кошеро, и выказывала артисту симпатию, аплодируя как простая зрительница, а однажды вечером, когда он превзошел себя в большой арии, позволила себе даже крикнуть: «О, браво, браво, дорогой Кошеро!»

Герцогиня Орлеанская сочла, что одобрение могло быть выражено менее живо, а восклицание принцессы просто неприлично для особы королевской крови. Она решила, что мадемуазель де Шартр уже достаточно разбирается в музыке, и Кошеро, получивший немало за свои уроки, был извещен, что, поскольку музыкальное образование его ученицы завершено, ему незачем больше появляться в Пале-Рояле.

Более того, герцогиня предложила дочери провести недельки две в Шельском аббатстве, настоятельницей которого была сестра маршала Виллара, одна из ее подруг.

Скорее всего именно во время пребывания в монастыре мадемуазель де Шартр, всю жизнь бросавшаяся, как говорит Сен-Симон, из огня да в полымя, решила покинуть свет. Как бы там дело ни было, незадолго до начала Страстной недели 1718 года она испросила у отца разрешение провести Пасху в Шельском аббатстве и получила его, но, когда пасхальная неделя окончилась, вместо того чтобы вернуться во дворец и занять там место, подобающее принцессе крови, она обратилась с просьбой остаться в аббатстве в качестве простой монахини.

Герцог полагал, что ему в семье и одного монаха, как он именовал своего законного сына Луи, более чем достаточно, не считая уже того, что один из его внебрачных сыновей был аббатом монастыря святого Альбина. Он сделал все возможное, чтобы воспротивиться этому странному призванию дочери, но, видимо, именно в силу того, что мадемуазель де Шартр встретила сопротивление, она заупрямилась, и ему пришлось ей уступить. 23 апреля 1718 года она приняла постриг.

После этого герцог Орлеанский решил, что, став монахиней, его дочь не перестала быть принцессой крови, и повел переговоры с мадемуазель де Виллар относительно ее аббатства: двенадцать тысяч ливров ренты, предложенные сестре маршала, решили дело. Мадемуазель де Шартр была от имени регента назначена аббатисой, и на этом высоком посту, который она занимала уже год, она вела себя столь странно, что вызвала некоторое неудовольствие регента и его первого министра.

Вот эта самая шельская аббатиса, заставившая себя так долго ждать, наконец-то явилась на зов своего отца, но не в окружении нечестивого и элегантного двора, который рассеялся с первыми лучами солнца, а, напротив того, в сопровождении шести монахинь в черном с зажженными свечами в руках. И это сначала заставило регента предположить, что дочь идет навстречу его желаниям. Никакой праздничности, легкомыслия, бесстыдства, наоборот: строгие лица и темные одеяния.

Потом, однако, регент подумал, что за то время, которое его заставили прождать, вполне можно было подготовить эту мрачную церемонию.

— Я не люблю лицемерия, — сказал он отрывисто, — и легко прощаю пороки, которые не пытаются прикрыть добродетелями. Сегодняшние свечи мне кажутся огарками вчерашних, сударыня. Разве за ночь все цветы увяли, а сотрапезники ваши так устали, что сегодня вы не можете подарить мне ни единого букета и показать ни одного скомороха?

— Сударь, — размеренно и печально произнесла аббатиса, — если вы прибыли сюда искать развлечений и празднеств, то вы приехали неудачно.

— Я это вижу, — ответил регент, окидывая взглядом монашек, как привидения сопровождающих его дочь, — и вижу также, что если вчера у вас тут был масленичный карнавал, то сегодня — похороны.

— Ваше высочество, вы ведь приехали не для того, чтобы допрашивать меня? Во всяком случае то, что вы видите, должно послужить ответом на обвинения, которые, вероятно, были выдвинуты против меня.

— Я сказал вам, сударыня, — прервал ее регент, которого уже начала выводить из себя мысль, что его пытаются провести, — я сказал вам, мне не нравится ваш образ жизни; ваши вчерашние излишества не подходят монахине, а сегодняшние строгости чрезмерны для принцессы крови; выбирайте раз и навсегда — аббатиса вы или ваше королевское высочество. О вас начинают очень дурно говорить в свете, а мне достаточно и своих врагов без того, чтобы вы мне из монастыря подкидывали еще и своих.

— Увы, сударь, — сказала смиренно аббатиса, — устраивая самые прекрасные во всем Париже праздники, балы и концерты, я не сумела понравиться ни своим врагам, ни вам, ни самой себе, тем более что теперь я живу замкнуто и уединенно. Вчера я последний раз общалась со светом и сегодня утром окончательно порвала с ним, и, не зная о вашем приезде, я сегодня утром приняла решение, отказываться от которого не намерена.