Читать книгу "Я не ангел - Елена Колина"

Звонила в дверь и на вопрос «кто там?» отвечала звонко: «Ленинградский почтальон». Или, как в школе, «полным ответом»: «Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне? Это он, это он, ленинградский почтальон». Иногда отвечала: «Вот вам телеграмма от гиппопотама», а иногда, назначая себя разными зверями, в конце фразы рявкала: «Гав!», или вкрадчиво шелестела: «Мя-ау», или рычала: «Р-р-р». Однажды на вопрос «кто там?» сказала: «Я вернулась в мой город, знакомый до слез…», а из-за двери, не замешкавшись ни на секунду, деловито уточнили: «До прожилок, до детских припухлых желез?», и она подумала, какие тут, в Ленинграде, культурные люди, любящие стихи и пошутить. Однажды, совсем расшалившись, на вопрос «кто там?» ответила: «А там кто?» За дверью долго ошарашенно молчали. Но никто на нее не жаловался, не раздражался, напротив, смеялись и приглашали выпить чаю, такая она была милая в своей красной шляпке, с рыжими кудрями и зелеными глазищами.

Конечно, прежде чем так развлекаться, девочка заглядывала в телеграммы: если в черных строчках мелькало «заболел», «в больнице» или «умер», «похороны», то не мяукала и не рычала, а сухо требовала расписаться. И мгновенно скатывалась вниз по лестнице – пусть человек переживает свое горе без нее. Она тут не посланец судьбы, не утешитель, она зарабатывает на сумочку Версаче. Поддельную, конечно, на настоящую почтальоном не заработать, но настоящую она тоже обязательно когда-нибудь купит. Когда-нибудь у нее будет не только Версаче, у нее будет Гуччи, и Луи Виттон, и… у нее будет специальная комната для сумочек!

Разносить телеграммы было не скучно: во-первых, она сама себя веселила, а во-вторых, ходить по дворам было очень страшно, а когда страшно, то уже не скучно. Особенно страшно было в извилистых вторых дворах, она столкнулась с этой неприятной ленинградской особенностью: вот дом, вот двор-колодец, казалось бы, что еще… Но двор оказывается первым двором, а за ним есть еще второй двор и часто третий…

В первом дворе было страшновато, но еще можно было ожидать, что тебя спасут, а дальше – уже нет. Если, к примеру, из первого двора через темную подворотню пройти во второй двор, и там, за углом, в тупичке, третий двор, а в третьем дворе невидимая ниоткуда маленькая железная дверь под козырьком с номерами квартир… Если на нее нападут, кто увидит, кто услышит ее крик? Никто. …Да она и кричать-то не сможет, молча описается от страха, и… и все. Однажды (не в таком страшном углу, а просто на улице, посреди людского потока) кто-то сзади вдруг продышал подлым шепотком ей в шею: «Красная Шапочка, зачем тебе такие большие сиськи?», и ее тут же бросило в жар, тисками сжало голову, по джинсам к коленкам потекла тоненькая струйка. А ведь она думала – вдруг ей повезло, вдруг все прошло само собой, вдруг она больше никогда не ощутит этого ужаса… Но нет, не повезло, само собой не прошло. Наверное, она никогда не забудет, всегда будет писаться от ужаса, никогда не сможет ни с кем ни поцеловаться, ни переспать, навсегда останется одна, никогда не родит ребенка, всегда будет слышать этот подлый шепоток.

Вот как это было: «Я шла из школы, и вдруг кто-то невидимый зашептал мне в шею… Он шептал страшную гадость, которую я не в силах повторить, от которой меня затошнило и бросило в жар… Я закричала, я кричала… но мне только показалось, что кричу, потому что никто не услышал… На самом деле я онемела от ужаса, и ноги стали ватные, и он запихал меня в дверь подвала. Он специально поджидал жертву у двери в подвал, чтобы сразу туда затащить, и вот именно что затащил меня, как мешок с песком… Он меня не изнасиловал, вообще не тронул меня, только испачкал… И ушел, и я вышла вслед за ним… Не могу прийти в себя, взрослая женщина, все понимаю, и физиологию, и психологию, а вот не могу прийти в себя…» Так говорила мама. Мама была несдержанная, экспансивная, говорила громко, повторяла по многу раз – папе, подругам, кому-то по телефону.

Девочка (Даше было семь) думала, представляла, как это случилось, что-то додумала, что-то допредставила. Не поняла, чем он испачкал маму, решила, что вымазал маму грязью с пола, через несколько лет поняла, и опять был ужас. Не новый виток ужаса, а новый ужас.

Мама с папой ругались. Мама просила-умоляла-плакала – просила папу, чтобы он ее защитил, пошел туда, к подвалу, дождался, нашел насильника (он обязательно туда придет, преступника ведь тянет на место преступления). Папа посмеивался, отвечал: «Ну, встречу я его, так что, убить и сесть? Передачи будешь носить, вся такая гордая и отомщенная?» Мама плакала: «Так вот как ты меня любишь, так вот как ты меня защищаешь? Другой бы уже весь город обегал и нашел, и убил!» Папе было за нее стыдно, он говорил – зачем ты такое рассказываешь, это же позор! Мама говорила – почему, я же не сделала ничего плохого, я в этой истории пострадавшая.

«Ты не мужчина, меня изнасиловали, а ты?!» – плакала мама. Папа отмахивался: «Слава богу, до настоящего насилия не дошло. Это было насилие лайт, как «Мальборо лайт», не такая высокая концентрация никотина и смол… Тебя изнасиловали лайт». Мама обижалась: «Лайт?! Если для тебя это лайт, значит, ты меня не любишь!»

Даша несколько лет ходила туда, к этому дому, к этому подвалу, в надежде встретить его и убить или побить, она любила маму, хотела ее защитить, и однажды встретила, – он подмигнул и убежал, а может, это был не он. Ее вытошнило, и она долго отмывала в луже школьное платье и фартук, вся мокрая кружила вокруг дома, ждала, пока высохнет, боялась, что мама поймет, где она была.

Какие были последствия? Да никаких! Об этой истории Даша никогда никому. Это был ее стыдный секрет, рассказать кому-то – лучше умереть! Секрет она мысленно упаковала в коробочку, коробочку глубоко закопала, сверху положила розовую шляпу с капроновым пером, а сверху еще прихлопнула рукой и станцевала – так Даша все это себе представляла, чтобы дальше жить весело, чтобы ничто не мешало ее веселью.

Никаких последствий! Кроме стыда, что не смогла защитить маму. Если бы защитила… «Бы, бы, бы…» – повторяла Даша. Если бы была посмелей, мама перестала бы стыдить папу, плакать и винить его, и они бы не развелись, папа не ушел бы, мама не осталась бы одна, бы-бы-бы… Мама осталась одна из-за нее. Поэтому она должна ей как минимум все.

Больше никаких последствий. Ну, и этот ужас, когда подходят сзади, нашептывают в шею… Даше казалось, что это ее изнасиловали лайт, что все это – затащил в подвал, испачкал – произошло не с мамой, а с ней. Конечно, она знала, что не с ней, а с мамой, она же не сумасшедшая! – но вот такие были у нее мысли. Есть мнение, что лайт вреднее, чем стронг.

Даша входила во двор, оглядываясь, не идет ли за ней кто, выбирала, с кем вместе войти в страшный подъезд, не заходила с мужчинами в лифт, бежала по лестнице, прислушиваясь к подозрительным звукам. В общем, ходить по дворам было не ее… Но надо ходить, надо! Сумочка. Поддельная сумочка Версаче, которую она купит на заработанные деньги. Поросячье-розовое счастье с надписью Versace, с золотой пряжкой, красной подкладкой, с двумя отделениями. Сумочка то и дело возникала у нее перед глазами, как фата-моргана, пока она, затаив дыхание, ходила по мрачным ленинградским подъездам: в маленьком отделении будет лежать ее паспорт («Дарья Андреевна Бобышева, место рождения город Витебск»), в большом – расческа и гигиеническая помада. Она напоминала себе о подвиге пионеров-героев: неважно, что они за идею, а она за сумочку, важно – преодолеть!..