Читать книгу "Сама виновата - Мария Воронова"

– Не-не! – милиционер резко сел на кушетке. – Ты держись, Сеня! Не поддавайся этой заразе!

– Да мне вроде как и ни к чему уже, – вздохнул Фельдман и сел за хлипкий столик с облупившейся белой краской писать историю болезни, – и без водки докатился.

По-хорошему отделение психиатрии в ЦРБ давно плачет по Эдмундычу горькими слезами, но ладно уж, пусть полежит в хирургии с диагнозом «острый панкреатит». Не будем портить человеку головокружительную карьеру сельского мента.

– Как это ни к чему?

– А вот так. Знаешь, что такое еврейское счастье?

– В общих чертах.

– Ну вот… Тебе, Эдмундыч, небось полжизни пришлось колдырить, чтобы очутиться в этой дыре, а мне один раз попробовать коньяку хватило.

– Знаешь, Сень, я сюда вообще не по пьянке загремел.

– Да? – удивился Семен Яковлевич.

– Тут уже… – с трудом развел руками Эдмундыч. – С горя рюмочку-другую – и сам не заметил, как спился. Так что вот тебе живой отрицательный пример. Пока живой, – тут бедняга охнул и согнулся, – но, кажется, это ненадолго.

Семен вскочил и выглянул в коридор, не идет ли Наташа.

– Ничего, Эдмундыч, потерпи. Сейчас капельницу поставим, и полегчает.

По опыту зная, что стоит показаться в отделении на секунду, как до вечера оттуда уже не выберешься, Фельдман отдал Наташе медкарту с назначениями, а сам с неохотой оторвался от теплой печки, надел тулуп и, выскочив за тяжелую, обитую ватой дверь на улицу, как в открытый космос, побежал к дому участкового.

Увидев его на пороге, благоверная Эдмундыча изменилась в лице.

– Все нормально, – поспешил сказать Семен, – нормально.

Сбросив в сенях валенки и тулуп, он вошел в комнату, с удовольствием ступая по чистым половикам.

Галина Михайловна, видная, статная женщина, похожая на Нонну Мордюкову, быстро накрывала на стол. Удивительная пара – настоящая русская красавица и полудохлый мужичонка, которого пьянка иссушила до состояния мумии. И вот живут как-то.

Видимо, размышления Семена о самоотверженности русских женщин отразились на его лице, потому что Галина Михайловна вдруг сказала:

– Вы не думайте, Семен Яковлевич, Феликс, когда трезвый, это лучший муж, которого можно только себе представить.

Семен из вежливости кивнул.

– Правда-правда! Иначе разве бы я за ним сюда поехала?

Он снова кивнул, а про себя подумал, что, вдохновленные примером жен декабристов, советские девушки готовы следовать за кем угодно, нашелся бы только повод пожертвовать собой. Лишь его невеста оказалась исключением, ну на то оно и еврейское счастье.

– Все-таки Россия держится на женских плечах, – сказал он.

– Ой, да ну вас! – Галина Михайловна засмеялась. – Так что там мой? Скоро оклемается?

– Недельку придется полежать.

– А что ему принести? Куриный супчик можно?

Семен покачал головой:

– Голод – первое лекарство при панкреатите, даже таком, как у вашего супруга. Я чего зашел-то, Галина Михайловна. Эдмун… То есть Феликс Константинович находится в шаге от белой горячки, и скорее он этот шаг сделает, чем нет.

– О господи!

– В общем, это само по себе ничего страшного, только у нас нет специальных условий. Максимум можем его к кровати привязать, но если он вдруг вырвется на свободу, то лучше пусть его табельное оружие побудет у меня.

– Да-да, конечно!

Галина Михайловна вскочила, вышла из комнаты и через секунду принесла пистолет, брезгливо держа его двумя пальцами за рукоятку.

– А сейф же должен быть…

– Есть, только замок сломался.

– Ну ясно. Давайте я его спрячу у себя в подполе, что ли.

Галина Михайловна улыбнулась:

– Не говорите мне где. Есть вещи, которые лучше не знать.

Семен поднялся, поблагодарил за чай и в растерянности остановился посреди комнаты.

С оружием он обращаться совсем не умел, а на сознательность Эдмундыча рассчитывать не приходилось. Может, поставил на предохранитель, а может, и нет. В школе на НВП и на военной кафедре в институте они изучали строение винтовки и автомата Калашникова, а пистолеты Фельдман видел только в кино и на репродукциях картин, поэтому понятия не имел, приведено оружие в боевое положение или нет, и сколько там патронов, и все ли они в патроннике или один в стволе. Сейчас сунет в карман, пойдет, поскользнется, а пистолет возьмет да и выстрелит. И не увидит мама больше сына. Ну внуков-то уж точно.

– Галина Михайловна, раз уж зашел, можно позвоню?

Она кивнула и сняла со стоящего в углу черного аппарата кружевную салфеточку. Телефонов на всю деревню было три – в больнице, на почте и у участкового.

Семен набрал мамин номер, почему-то думая, что из-за мороза связь будет плохая, но с третьего раза соединилось.

– Сенечка, золотой мой, ты кушаешь хорошо? – раздался в трубке взволнованный голос мамы. – Первое готовишь себе?

Он соврал, что да, естественно, и почувствовал такую сильную тоску по маме, что едва не заплакал.

Как странно, его работа находится всего в ста километрах от Ленинграда, не расстояние по нынешним временам, и когда выяснилось, что там ему не устроиться нигде, то он согласился ехать в эту деревню именно для того, чтобы не разлучаться с мамой, хотя мог бы найти отличное место в любом другом городе. Однокурсник звал в Новороссийск, благоволивший ему преподаватель с кафедры хоть и не заступился, когда выгоняли, но поговорил с нужными людьми, и Семена ждала должность врача крупного стационара в Комсомольске-на-Амуре, только он поехал в районную больничку Ленинградской области, уверенный, что будет навещать маму каждые выходные.

К сожалению, быстро выяснилось, что единственный хирург не имеет права надолго отлучаться. Он всегда должен быть доступен, и даже если надумает пойти в ближайший лесок за грибами, то обязан прежде сообщить дежурной смене, под каким именно кустом его искать в случае чего.

А мама не могла навестить его, потому что ей дорога на перекладных была уже тяжела. Сначала электричка, потом старый тепловоз, еле тянущий несколько списанных плацкартных вагонов, почему-то нареченный местным населением «Мичиганский экспресс», и еще четыре километра пешком от станции. Нет, мама уже не могла осилить такой путь.

Вот и получилось, что они, будучи близко друг от друга, не виделись уже несколько месяцев. Мама хотела переехать к нему совсем, устроиться в местную школу учительницей, только тогда они потеряли бы ленинградское жилье, ведь пришлось бы ей прописываться в деревне.

Ну и сельский быт, конечно… Он, молодой парень, и то еле привык, а мама… Семен тряхнул головой, отгоняя ужасное видение – мама, бредущая от колодца с двумя ведрами.