Читать книгу "Волчья тропа - Даха Тараторина"

Мама лениво перетирала собранную чуть не до рассвета малину. Очень она любила улучить краткий миг свежего воздуха ранним утром, когда кожей чувствуешь — день будет жарким, что не продохнуть. Но пока дышать легко. Даже немного холодно, хоть накидывай на плечи платок, что через час-другой станет ненужной обузой. Вот и сегодня, проснувшись вместе с солнцем, мама успела добежать до знакомой полянки. Мало кто ходил к этому малиннику: его лучше всякого лешего охранял ров в две сажени, густо ощетинившийся крапивными зарослями. Для нас с мальчишками было забавой на спор кидаться в колючие кусты, но кожа потом чесалась нещадно, из-за чего подобное развлечение случалось нечасто. Маму, в отличие от её подружек, крапива не страшила. Опытная женщина брала с собой толстые рукавицы и аккуратно, заботливо, стараясь не сломать лишнюю веточку, пробиралась к заветному малиннику. За заботу лес щедро одаривал её неизменно полным лукошком, и сестра — большая сластёна — с писком бросалась добытчице на шею, получая в откуп целую горсть. Настасья Гавриловна утёрла лоб, зорко следя, чтобы не задеть путающуюся в волосах пчелу (почти как Люба на малину прилетела!).

— Опять пакостить соседке побежала? — мама одёрнула меня у самого выхода.

— Я ненадолго! На вот столечко, — я показала расстояние с булавочную головку между пальцами. — До саженки и обратно!

— Иди уж, — женщина махнула рукой, посверкивая хитрющими глазами, — мне хоть яблочко принесите. Я кислые люблю!

— Принесём! — крикнула я в закрывающуюся дверь, запоздало сообразив, что случайно выдала и себя и друзей. Но, кажется, сегодня родительница добрая. Для виду, конечно, за волосы потреплет. Если попадусь. А нет, так и слова не скажет.

Сварливую Глашу мало кто любил. А уж как возьмётся огород по весне удобрять, так вообще хоть плач: глаза щиплет так, будто она оприходовала каждую грядку лично. Гостей Глаша не любила. Порог её избы переступали редко, да и то разве по делу. И тётка, вроде, была не против такого положения. По крайней мере, всячески поддерживала дурную славу, будто специально отваживала от себя людей. Пройтись вдоль соседских огородов, показушно охая и рассказывая (по большому секрету!) каждому встречному последние сплетни (как правило, больше интригующие, чем правдивые), считала своим долгом. Много синяков было поставлено под чужими глазами благодаря нелюдимой Глаше, много грядок мстительно потоптано в отместку за навет, что их владелец подворовывает чужую редьку, порой друг с другом по седмице не здоровались старые друзья, поверив в чужие россказни. Глаша, между тем, с чувством выполненного долга наблюдала за разгорающимися скандалами, не забывая исправно подливать масла в огонь. А бабка Бояна, чью славу главной сплетницы Глаша не так давно отвоевала, завидовала. Так что искренне соболезновать вредной тётке мало кто станет.

По дороге схватив пару слив, уж очень нагло заявляющих о своей спелости крепкими бочками с сизым налётом, я перепрыгнула спящее отцовское тело и припустила к калитке. Родитель только досадливо дёрнул ногой. Заявив, что в такую жару только сено сушить, он дремал у крыльца, прикрыв свои глаза платком, а для отвода маминых вяло придерживая точило и косу. Такой отдых был ему по нраву. Прибежит обиженная жена попенять, мол, на мне всё хозяйство держится, а ты спишь, а он что? А он при деле. Так, отдых глазам на часть дал — от яркого солнца слезятся.

Люба, знамо дело, варила очередное зелье, призванное подчеркнуть её красоту. Пока, правда, успешнее получалось прятать. Однако природная красота упорно пробивалась и через яркие платки, и через намазанные жуткими составами на основе недозрелой свёклы щёки, и через чернёные брови. Судя по открытым настежь окнам, в этот раз ей, то бишь красоте, предстояло преодолевать чутную даже привычному деревенскому носу вонь. Люба как раз услышала, что в городе барышни мажутся какой-то сладкой водой, поэтому вторую неделю настаивала землянику на пивных дрожжах. Мама требовала прекратить опыты, но папа ходил подозрительно довольный и предлагал старшей дочке всё новые варианты рецепта.

Словом, дома мне делать было нечего: припашут либо работать, либо отдыхать. Другое дело друзья. В полупустой по духоте деревне мы чувствовали себя не то защитниками павшего города, не то мародёрами. Ошалевшая от жары и безделия ребятня — ватага, способная запугать старушек похлеще орды налётчиков. От нас шарахались собаки, заслышав победное улюлюканье, прятались предусмотрительные птицы, когда мы шли в наступление.

Воздух мало не жёг лёгкие и я уже потихоньку жалела, что не осталась у прохладного печного бока перебирать малину. Ну или хотя бы не догадалась взять с собой флягу с водой. Дорога криво ложилась между домами, босые ступни увязали в лёгкой пыли, как в пуховой перине, а из-под пяток клубились маленькие тучки, ещё долго после меня не желавшие успокаиваться и превращаться в земную твердь. Я завернула за околицу, не желая делать крюк, побежала прямо через луг и тоскливо заойкала, напарываясь на стерню: сено успели собрать в стоги, но свежая трава не выросла, продолжая укоризненно колоть пятки острыми носиками.

От саженки шёл лёгкий душок, больше милый деревенскому сердцу, чем неприятный.

— Хей, пучеглазые! — я радостно скатилась по склону к самой воде, застав мальчишек врасплох.

— От такой же слышим! — обиделся Петька.

— Мы уж решили, ты струсила, — прищурился Гринька, — в прошлом-то году тёть Глаша мало не за руку тебя поймала.

— Ой-ой! Можно подумать, это она за мной гналась! Тебя ж, дурака, выручить старалась!

— И ничего и не старалась… Я, может, и сам бы утёк…

Надо сказать, мои мальчишки были хороши: Петька — высокий, статный красавец. Сестра не раз говорила, что через год-другой у него от девок отбою не будет — таких русоволосых широкоплечих богатырей ещё поискать надо. А что глуповат малость, так то в хозяйстве даже пользительно. Гринька же был приземист и крепок, но мне казался даже симпатичнее друга — ничуть не похожий на девчонку, в отличие от Петьки, он уже сейчас гордился парой волос, курчавящихся из подбородка, и напоминал бодучего бычка, из которого вскорости мог получиться как племенной бык — радость любой хозяйки, так и сытный ужин — тоже, в общем-то, неплохо. Но, как и всякий бодучий мальчишка, он не упускал возможности позадирать окружающих.

Петька по праву старшенства прекратил перебранку:

— Ша! Глаша на днях пса взяла. Я поглядел — злобный.

— Как хозяйка! — хихикнула я.

— Куда уж ему! — поддакнул Гринька.

— Злой ли нет, не так важно. Всё одно на цепи наверняка, — заключил Петька. — Но лай поднимет в любом случае.

Гринька заметно взгрустнул. Одно дело озорничать безнаказанно, совсем другое — рисковать получить реальных тумаков.

— Да вы чего? — я искренне недоумевала, чего это мальчишки поскучнели. Ну собака. Эка невидаль! Да у каждого во дворе кобель, а то и два бегают. Не бояться ж теперь из дому нос высунуть, — отломим ему краюху, погладим. Всё ж тварь живая.

— Живая — это да. А тварь — так вообще точно, — подтвердил Гринька. — Я мимо прошмыгнул, как мышка, он как зарычит!