Читать книгу "Дурные дороги - Эли Фрей"

Днице ― гласила надпись на покореженном указателе, в который, судя по виду, неоднократно вписывались лихие, но не очень способные водители. Добрые люди черной краской, зачеркнув букву «ц», приписали сверху «щ».

Да. Я жила в городе, о существовании которого Бог забыл или даже не подозревает.

Находится он в области, в ста километрах от Москвы. А кого в советское время высылали за сто первый километр? Правильно. Бывших зэков, алкашей, попрошаек и прочие асоциальные элементы. Так что во мне, коренной дни-ц-щенке, течет благородная асоциальная кровь.

На автобусной остановке спал бомж. На ржавой стене виднелась кривая зловещая надпись:

Твой автобус никогда не приедет.

Мы свернули с дороги и въехали в наш двор. Серое блочное здание, редкие деревья, унылая детская площадка. Дом, милый дом.

В детской родители уже перетащили в мой уголок раскладное кресло Славика. Не здороваясь ни с сестрами, ни с братом, я молча схватила его и покатила в коридор. Сидящий на полу Славик оторвался от увлекательной игры в гонки тапками и вытаращился на меня.

– Что ты делаешь? ― возмутилась мама.

– Он не будет спать тут. Тут уже нет места. Я живу в этом доме и имею полное право хотя бы на два квадратных метра личного пространства. Это, ― показала я на Славика, ― плод вашей любви, вот и забирайте его в свою спальню.

Я решительно откатила кресло в комнату родителей, отнесла туда же и самого Славика, который до сих пор держал в руках тапки, а потом ― его игрушки. Отца не было, он ставил машину в гараж, и мне противостояла только мама. Темпераментом и напором я ее превосходила, так что квартирную битву по завоеванию квадратных метров выиграла с легкостью. Я вошла в детскую и, чувствуя себя Александром Невским после победы над шведами, гордо поставила на освобожденное место свой чемодан, будто флаг завоевателя.

* * *

Табуретка. Стол. Клеенка с синими ромашками. Стакан.

Шорох разрываемой бумаги. Плеск таблетки, упавшей в воду. Шипение.

Вверх поплыли оранжевые пузырьки.

Где-то далеко ― звон бьющегося зеркала, папин рев, Олькин плач и перекрикивающий их телевизор:

В Вилларибо уже давно продолжается праздник, а жители Виллабаджо все еще моют посуду.

Бум! Бум! Бум!

Это Славик бился башкой об открытую дверцу морозилки.

Бах!

В меня полетела замороженная курица.

– Я хочу куриные палочки! Где мои палочки?! ― орал младший брат, доставая из морозилки все подряд и разбрасывая во все стороны.

Шелест веника по полу. Свист чайника. Шипение убегающего молока.

Куриные палочки из ножек Буша, обколотых антибиотиками и гормонами и вымоченных в хлоре. Приятного аппетита.

Плюх! В стакан полетела еще одна таблетка. Цвет воды стал кислотно-оранжевым.

Пузырьки уверенно плыли на поверхность, зная, что там выход. Черт, даже гребаные пузырьки газа знали, где выход, а я нет.

В комнате ― громкий Катин вопль:

– Ма-а-ам!! Славик нассал в стаканчик для карандашей, теперь они все мокрые и воняют!

Запах химического апельсина и подгорелого молока.

Бум! Бум! Бах!

– Где мои палочки? Я хочу их сейчас же! Даша, мандакрылая ты наседка, где мои палочки из курей??

Я залпом выпила витамин C, представляя, что это яд.

Невозможно больше находиться в этом дурдоме.

Вернувшись в комнату, я взяла с тумбочки украденный из пансиона телефон, засунула его в лифчик, а затем решительно вышла в окно. Никто не заметил. Даже если я встану в центре квартиры с пистолетом в руках и выстрелю себе в висок, они не заметят. Здесь каждый всегда занят только собой.

Зацепившись за толстую ветвь дерева, я перебралась к стволу и ловко, как обезьяна, спустилась. На мне все еще была школьная форма ― клетчатая юбка и блузка. Ну и плевать. Я спрыгнула на землю и побежала к Тошке, в соседний дом.

Тошка (он же Тотошка и он же Антон, но полным именем я его никогда не звала) ― мой лучший друг. Мы ровесники. В жизни ему повезло больше, чем мне, потому что он: а) жил в огромной трешке, б) был единственным ребенком в семье, в) не учился в дурацком пансионе.

Я зашла в подъезд и нажала на кнопку звонка квартиры на первом этаже.

Друг открыл дверь. Я не видела его с января. Родители забирали меня из пансиона только два раза в год ― на зимние и летние каникулы. За месяцы, что мы не виделись, он немного подрос. На лице блуждала такая любимая кривоватая улыбка. Глаза-угольки смотрели растерянно, будто не узнавали; черные брови удивленно приподнялись.

– Тошка! ― закричала я и бросилась его обнимать. ― Я так соскучилась. Господи, когда ты подстрижешься? Твои волосы уже вросли в уши.

Я теребила неаккуратные лохмы, вдыхала их родной запах. Они пахли жареной картошкой, мазутом и железнодорожной смазкой ― наверное, Тошка, как всегда, катался на зацепе.

– Сова! Я думал, тебя выпустят через месяц! ― Он неуклюже обнял меня в ответ. Его голос был неровным, ломался.

– Из-за некоторых обстоятельств получила досрочное освобождение, ― хихикнула я. ― Попозже расскажу.

Кинув на тумбочку украденный телефон, я сбросила кеды и по-хозяйски прошла в квартиру. В ванной достала из шкафчика машинку для стрижки волос. Я столько раз ночевала у Тотошки, что знала, где здесь что лежит. У каждой вещи было свое место, из года в год оно не менялось.

– На, держи. Сейчас будешь меня стричь.

– Чего? Это зачем?

Я посмотрела в зеркало. Мои светлые волосы отросли до лопаток. В пансионе запрещалось коротко стричься, и у всех девочек должны были быть строгие прически, никаких экспериментов. Но теперь мне можно все!

– Моя внутренняя свобода рвется наружу. Ее угнетали восемь лет, хватит. Так что стриги. ― Я поставила в центр ванной корзину для белья, села сверху. ― Да не ссы ты. Ты же папу стрижешь своего, у тебя все получится!

– Савельева, ты меня пугаешь. Может, не надо?

– Надо, Тотошка, надо! Мне жизненно необходимо устроить бунт устоявшемуся распорядку своей жизни, иначе я умру. Ты же не хочешь моей смерти? ― Он покачал головой. ― Поэтому стриги.

– Сегодня пятнадцатое мая, сатанинская луна, а стгичь волосы в сатанинскую луну нельзя, а то станешь дегенегатом, так мама говогит.

Я улыбнулась, услышав такой любимый картавый выговор.

– Тотош, я восемь лет изучала краеведение и латынь, я уже стала дегенератом, и сатанинская луна мне не страшна!