Читать книгу "Черный телефон - Дарья Симонова"

Когда-то, очень давно Таня видела семью Бэллы. Сестра была еще более-менее здорова, а близнецы были маленькими. Когда-то Таня видела и другое: у Бэллы был друг, с которым ее связывали очень болезненные, но яркие отношения. Он был художник и нарисовал своей подруге картину под названием «Твои дети». Он нарисовал детей, которых никогда не было, о которых Бэлла только мечтала. Или… не мечтала. Они с Таней не касались этой темы. Но однажды Бэлла вывесила эту картину на одной из выставок в клубе «Грин». Он тогда и назывался иначе, и все было по-другому… И вот Бэлла решила всему свету показать «Твоих детей». То есть «своих», но, по ее замыслу, это название должно было пробуждать в каждом из нас вселенское материнство. Осознание, что все дети — «твои». Одним словом, гуманитарная художественная концепция. Время было такое — сплошные концепции.

Впрочем, эти чудеса миновали Таню. Она тогда еще не работала в клубе «Грин». И клуб-то был скромной библиотекой имени Александра Грина, а Бэлла — нескромной библиотекаршей, у которой была мечта. Ни много ни мало — центр современного искусства. Бэлла была одной из первых, кто раскусил, что за пыльное сокровище эти библиотеки, непаханое поле в шикарном центре города. На эту мысль ее навел один из ее монументальных любовников из властных структур. Однажды он пришел на Бэллин день рождения с редкими в то время орхидеями и открыткой «Пускай в твоей жизни горьким будет только Максим». Бэлла была чувствительна к проявлению искры божьей на манжетах и присмотрелась к красивому окладистому чиновнику попристальнее. Тем более что он, сам тогда не ведая, попал в больную точку. Отца Бэллы звали Максим, и он рано умер. Его имя не упоминалось всуе.

Человек из властных структур показал своей новой пассии тропинки к денежным ручейкам, и семя упало на плодородную амбициозную почву. Бэлла все устроила так, что в обычной библиотеке стали происходить необычные вещи — выставки, вечера, тусовки и откровенные богемные пьянки. Но Бэлла быстро смекнула, что когда в богом забытом местечке буянит талантливый и даже известный в узких кругах человек, то это может стать достоянием истории. И рано или поздно Бог вспомнит об том месте, и тогда появится фишка. А раз есть фишка, то можно выкорчевать деньги на приличный ремонт. Словом, шаг за шагом Бэлла растила свое дитя…

Этапы большого пути пропустим. Их, как пейзажные описания, обычно пролистывают. Таня ненавидела эту несправедливость и потому, сколько себя помнила, училась рассказывать о пережитом вкусно и завлекательно. Потому Бэлла и пригласила ее к себе. Таниной задачей было сохранять впечатления свежайшими и облекать их в рекламные панегирики. Чтобы в клубе «Грин» продолжал бурлить неиссякаемый и изобильный поток творческих энергий.

Вечеринка в честь скандинавского сборника должна была быть подана особо. В отсутствие предводительницы Таня обязана была ничего не упустить. Но взгляд ее то и дело выскальзывал из делового тонуса, словно локоть, подпирающий хмельную голову, который низвергается со столешницы. Она замечала, что новенький сотрудник Давид очень легко влился в разговор одной влиятельной редакторши крупного издательского дома и ее свиты. «Вот ведь, без году неделя, а туда же. Зачем ему эти монстры? Только не говорите, что он тоже переводчик… писатель… поэт… художник…» — усмехалась про себя Таня и одновременно завистливо корила себя за созерцательность. Ей-то как раз не помешало бы приручить этих монстров, но — в который раз за вечер! — она пожалела, что не умеет нравиться нужным людям. Если бы она так же, как этот миловидный чернобровый парень, плевать хотела на связи, — она бы развернулась. Пока тебе все равно, ты паришь, ты красивый, свободный и молодой…

А Бэлла давно зудела: когда ж ты, наконец, научишься выкладывать себя на витрину в выгодном освещении?! Но видимо, красавчик Давид был бы куда лучшим учеником.

Бог с ним. Таня заметила также, что у Ляли наворачиваются слезы, но она держит фасон. Наверное, на нее опять накричал муж. Мерзкий тип. Но она терпит. Потому что… далее Таня помнила наизусть: «…он женился на бабе без квартиры с трудным подростком». Народная библия, не иначе. Все привыкли к жлобству Лялиного супруга, все принимали его как неизбежность петушиного крика на рассвете или вечерних автомобильных пробок. Никто ни разу не остановил его фарисейские потоки брани… Но почему?! Таню не раз захлестывал гнев, особенно когда она была уставшей или расстроенной. Она мечтала подойти и наотмашь врезать по злой рыхлой морде, но ей говорили: «Не вздумай! Сами разберутся. Это их дело. Милые бранятся…» — и далее по накатанной. А кто говорил? Прежде всего ее собственный муж. Тем самым Ник укреплял Танину уверенность в том, что самое опасное место для женщины — это ее семья. От нее тебя точно никто не защитит…

— Ночная кукушка все равно всех перекукует! — По цитируемости это была наипервейшая максима в семействе Тани Нестеровой. Ее обгоняла лишь сентенция о том месте, которому пьяная женщина не хозяйка. Как ни странно, и среди таких заповедей можно чувствовать себя счастливой. У Тани случалось. Но в последнее время все реже.

Кукушка… это уже не кукушка, это уже ночной стервятник! Таня стала пробираться к Ляле, думая оказать первую утешительную помощь, но ее так некстати подрезала мадам Девяткина. Игнорировать эту особу было нельзя — она могла написать жалобу в департамент. Тот, кто не знал Девяткину, мог бы счесть это шуткой, но легкомыслие могло дорого ему стоить. Татьяна не уставала удивляться живучести касты стукачей — при всех режимах и во всех заводях. Девяткина же — случай особый. Много лет назад в библиотеке имени Грина родилась традиция — трогательные камерные концерты студентов консерватории и детей из музыкальных школ. Времена менялись. Бэлла, придя к власти, обнаружила, что субботние музицирования уныло обветшали. Молодая поросль устремилась на другие площадки, а в зрительном зале осталась категория тех, кому сильно за… Бэлла, обозвав увиденное богадельней, решила с этим покончить. Но старая гвардия завсегдатаев взмолилась. Им были остро необходимы эти встречи по субботам. И Таня заступилась за «полторы калеки». Ей стало жаль лишать благодарных и беззащитных стариков последней радости жизни, которая и так на исходе, — а была ли она и до этого счастливой? Бэлла только тяжко вздохнула на гуманную философию. И вскоре Таня поняла почему. Среди симпатичной публики ей встретились настоящие монстры, и мадам Девяткина была главным. Когда субботние сборища оказались под угрозой закрытия, она взяла на себя организацию концертов, чему сама Таня и потворствовала — все равно этим заниматься было некому. А Девяткина сотрясалась инициативой. Но, увы, опасной. Она не уставала, как Хрущев, громить современное искусство, которое оживило библиотеку духом модного креатива. Девяткина же и ее приспешники ратовали за монотонную классику и пухлощекий соцреализм. Ее тирады были агрессивны и сопровождались зловещим посвистом неплотной вставной челюсти. Таня вообще толком не знала, что она хочет. Но на всякий случай никогда не спорила с ней и не умела давать отпор.

— Татьяна, я что-то не пойму, эту субботу вы опять у нас отбираете?

Таня была не в курсе, чьи внезапные планы обрушились на субботу, но она знала одно: сейчас Девяткина вопьется в нее своим жестоким жалом и будет попрекать ее тем, что прошлый концерт опять никто не удосужился даже сфотографировать, уж не говоря о видеосъемке, а ведь «на сцене происходили такие тончайшие вещи!». Меж тем нынешний пьяный табун снимают аж две камеры и фотографируют бессчетно… И почему никак не вернут статуэтку Грина, которая пропала лет пять назад и которую «поди, продали на черном рынке». И далее в духе марксистско-ленинского абсурда. И Таня мечтала о том, чтобы странная скульптура — кажется обозначавшая слияние человека и вселенной, — которая стояла аккурат позади мадам Девяткиной, по божьему промыслу вдруг рухнула бы на злую ведьму. Недавно, рассеянно перечитывая дневники Александра Грина, Таня наткнулась на его слова о том, что Бог всегда наказывает тех, кто его обидел. Так или иначе, но наказывает. Без всякого участия самого обиженного… Идеальное стечение обстоятельств.