Читать книгу "Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева"

Если это письмо не предназначалось графом специально для перлюстрации, то оно свидетельствует о том, что книга Радищева была для Воронцова полной неожиданностью. Настораживает одна деталь. «Путешествие…» было подарено автором своему покровителю, а незадолго до ареста подчиненного Александр Романович советовал ему принести государыне повинную. Из письма же следует, что граф не способен сам оценить произведение и ссылается на чужие мнения: «…якобы имело тон Мирабо». Вроде бы не читал сам.

Впрочем, из внутренней переписки Воронцовых следует, что и Дашкова, вопреки словам в мемуарах, была знакома с «Путешествием…». Брату о книге она высказывалась куда откровеннее, чем в мемуарах, называя ее «набатом революции». Граф в запальчивости возражал: «Если такая шалость оказывается достойной смертной казни, то каким образом должно наказывать настоящих преступников?»[1452]

Итак, все всё читали, но опасались говорить об этом прямо.

Радищев провел в ожидании смертной казни полтора месяца. С 24 июля по 4 сентября. 43 дня, каждый из которых мог стать последним. В минуты отчаяния он грыз серебряную ложку — на ней остались следы зубов[1453].

Человек XVIII века умел наглядно продемонстрировать свои страдания. Не стеснялся публичных слез, обмороков, случались даже прилюдные исповеди. А уж наедине с самим собой… Правда, серебряная ложка как-то выбивается из привычной картины: мрачные сырые стены каземата, несчастный узник в ожидании казни, «кнутобоец» за стеной. Еще больше может удивить меню заключенного:

«Воскресенье: 1. Суп с перловыми крупами. 2. Кислая капуста с сосисками. 3. Жареная говядина.

Понедельник: 1. Суп зеленый с поджаренным белым хлебом. 2. Вынутую из оного говядину облить соусом. 3. Жареный гусь.

Вторник: 1. Горох, протертый с ветчиной и мясом. 2. Картофель. 3. Жареный поросенок.

Среда: 1. Шти или бураки с говядиной. 2. Рыба в соусе или с хреном. 3. Жареные утки.

Четверток: 1. Суп с рисными крупами, с телятиной. 2. Капуста свежая с карменадом. 3. Жареная говядина.

Пятница: 1. Уха с рыбою. 2. Битое мясо. 3. Жареная дичина.

Суббота: 1. Лапша с говядиной. 2. Рыба в соусе. 3. Жареные цыплята»[1454].

Такое меню полагалось привилегированному заключенному, дворянину. А Александра Николаевича никто дворянства не лишал. Правда, и остальные не голодали: каша с маслом, суп с говядиной, по воскресеньям и праздникам жареное мясо, квас. Кроме того, полагалось вино с водой и дважды в день, в 8 утра и в 4 дня, — чай «со всем чайным прибором». Имеются в виду не только чашки с блюдцами и салфетки, но и сладкое — сдобы. Теперь ясно, откуда взялась серебряная ложка.

Кто действительно пострадал, так это старики-родители Радищева. При известии, что их сын — государственный преступник, приговоренный к смерти, мать Феклу Степановну разбил паралич, а зрение отца Николая Афанасьевича помутилось настолько, что он больше не мог писать и читать. Окончательно ослеп Радищев-старший в 1794 году, узнав, что сын женился на свояченице, то есть на близкой родственнице, вопреки религиозному запрету. «Женись ты на крестьянской девке, — диктовал он письмо, — я б ее принял как свою дочь»[1455]. Конец жизни Николай Афанасьевич, замаливая грехи сына, провел в Саровской пустыни, благотворителем которой долгие годы являлся.

Почему Екатерина медлила с помилованием Радищева? Хотела помучить ненавистного вольнодумца? Все обстояло проще. В июле — первой половине августа 1790 года, пока сохранялась угроза Петербургу со стороны шведов, государыне просто было некогда заняться пересмотром дела, да и отчаянность военной ситуации диктовала особую суровость. Но как только гроза миновала, приговор был смягчен. Помилование Радищева было объявлено вскоре после заключения мирного договора в Вереле 14 августа 1790 года, фактически оно праздничное. Жизнь была дарована автору «Путешествия…» в ознаменование счастливого окончания войны.

«Всякий по-своему празднует мир, — писала Екатерина Гримму. — У нас это время увеселений, прощений, помилований, наград и пиров. У соседа моего, только что он вернулся в Стокгольм, первым делом было рубить головы. Боже, Боже, как различно понимаются вещи на этом свете!»[1456]

Однако оставался вопрос, который очень беспокоил императрицу. Ее насторожили подцензурность и абсолютная законность публикации революционной книги в России. Радищев провел свой текст, изъяв из него часть наиболее крамольных страниц, через знакомого цензора О. П. Козодавлева, который служил при Российской академии, то есть был в подчинении Дашковой. Да и книжная лавка Г. К. Зотова, где свободно продавалось «Путешествие…», принадлежала академии.

Теперь выпад Екатерины в адрес княгини: «Трагедия Княжнина является вторым опасным произведением, напечатанным в Академии», — становится понятен. Дашкова оказалась дважды виновата в поощрении крамольных текстов. Мало того, Козодавлев, одобривший публикацию Княжнина, был старым соучеником Радищева по Лейпцигскому университету и хорошим литературным знакомым, взявшимся передать экземпляр «Путешествия…» Г. Р. Державину. Поэт отозвался о книге эпиграммой:

Езда твоя в Москву со истиною сходна, Некстати лишь дерзка, смела и сумасбродна.

Лично учредив академию, Екатерина внимательно следила за ее изданиями. Отпечатанная под цензурным грифом академии книжка попала на ее стол совершенно законно. И вызвала законный же гнев на главу академии. Через четыре года, уже в мирное время, императрица припомнила Дашковой старый промах. Одна революционная публикация — случайность, две — метода.

«Глупый мир» и «глупая война»

Вернемся к военным событиям лета — осени 1790 года. Территориальные уступки, которых от Австрии требовала Пруссия на Рейхенбахском конгрессе, не вполне удовлетворяли Лондон, уже начавший подозревать, что сложный размен земель в Европе приведет не к прекращению военного конфликта, а к реальному втягиванию в него Англии. Английское же правительство стремилось оставить за собой роль посредника, навязывавшего сторонам свои условия мира. Поэтому Лондон заявил, что не поддерживает желание Пруссии получить польские земли за счет уступки Австрией Польше части Галиции. Если же Пруссия начнет войну против Австрии, Англия не вмешается в конфликт, предоставив союзницу «ее собственному военному счастью»[1457]. В Пруссии всколыхнулись антибританские настроения, к которым не остался равнодушен даже принц Генрих. «Англичане, эти хваленые островитяне, самые коварные союзники в Европе, — писал он Гримму, — самые хищные на преследование собственных интересов, с пожертвованием интересов своих мнимых союзников»; они, «как лев, оставляют все куски добычи себе»[1458].