Читать книгу "Владимир Ленин. На грани возможного - Владлен Логинов"

С ноября правительство пополнилось левыми эсерами. Андрей Лукич Колегаев стал народным комиссаром земледелия. Исаак Захарович Штейнберг сменил Стучку на посту наркома юстиции. Проша Перчевича Прошьяна назначили наркомом почт и телеграфов, Владимира Евгеньевича Трутовского – наркомом городского и земского самоуправления. Два Владимира Александровича – Алгасов и Карелин стали наркомами «без портфелей» с правом решающего голоса. Александра Адольфовна Измайлович – наркомом по дворцам Республики, а когда ЦК левых эсеров отозвал ее на партийную работу, наркомом государственных имуществ назначили Карелина[1328].

Из 16 человек, пополнивших Совнарком в октябре-декабре 1917 года, старше 40 лет было пятеро (Елизарову – 54, Стучке – 52, Шлихтеру – 49, Коллонтай – 45, Менжинскому – 43), не старше 30 – шестерым (Карелин – 26, Трутовский – 28, Штейнберг – 29, Оболенский, Алгасов и Колегаев – по 30). Полное и неполное высшее образование имели 11 человек (из них 8 – юристы). Из дворян – шестеро, из рабочих – один (Петровский), из крестьян – двое (Елизаров и Стучка).

Совнарком стал таким образом коалиционным двухпартийным «народно-социалистическим правительством», а Третий съезд Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов (январь 1918 года) постановил именовать его – «Рабочее и Крестьянское Правительство Российской Советской республики»[1329].

Расширился состав советского «парламента» – ВЦИК. Еще в июне 1917 года начались переговоры о немедленном объединении Исполкомов Всероссийского съезда Советов рабочих, солдатских депутатов и Всероссийского съезда Советов крестьянских депутатов. Однако, в связи с большевизацией Советов, эсеры притормозили этот процесс.

Лишь в ноябре 17-го Чрезвычайный Всероссийский съезд крестьянских депутатов, проведенный левыми эсерами, принимает соответствующее решение и 15 ноября 108 членов крестьянского Исполкома (82 левых эсера, 16 большевиков, 3 эсера-максималиста, 1 меньшевик-интернационалист, 1 анархист и 5 – «прочих») входят в состав объединенного ВЦИК, к которому переходят все права Всероссийского съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

И расклад сил в этом «советском парламенте» уже иной: 113 левых эсеров, 92 большевика, 7 – меньшевиков-интернационалистов, 4 эсера-максималиста, 3 украинских социалиста, 1 анархист и 7 «прочих». Левоэсеровское большинство сохранялось до 25 ноября. И современный исследователь Владимир Лавров сетует на то, что левые эсеры не воспользовались этим для «парламентского переворота».

Если бы речь шла о «борьбе за власть», как это принято считать сегодня, то такой соблазн вполне мог бы появиться. Но он не возник, ибо соглашение предусматривало, что объединение происходит на платформе Второго съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, лидерами которого являлись большевики. Да и сами левые эсеры – члены ВЦИК, особенно матросы, пресекали любые попытки вбить клин между ними и большевиками.

Согласно условиям объединения, выработанным еще в июне 1917 года, помимо членов Исполкомов обоих съездов в состав ВЦИК вводились 80 представителей армии, 20 – флота и 50 – профсоюзов. По мере их прибытия соотношение сил менялось. И уже с 25 ноября большевики стали вновь располагать большинством голосов[1330].

А в январе 1918 года Третий Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов избрал ВЦИК из 326 (а не 306, как принято считать) членов, среди которых было 169 большевиков, 132 левых эсера, 5 эсеров-максималистов, 5 правых эсеров (Пумпянский, Чернявский и др.), 4 анархистов (Ге, Шатилов и др.), 4 меньшевика-интернационалиста (Суханов, Линдов и др.), 2 меньшевиков (Ф. Дан и Ю. Мартов). Партийность пятерых не установлена[1331]. И теперь уже вряд ли можно было сомневаться, что этот многопартийный парламент представляет большинство Советов и трудящихся России.

В бурные октябрьские дни Джон Рид записал: «Пусть все свершилось не так, как они представляли себе, не так, как ожидала интеллигенция. Но все-таки свершилось – буйно, властно, нетерпеливо, отбрасывая формулы, презирая всякую сентиментальность, истинно…»[1332]

«…И идут без имени святого / Все двенадцать – вдаль / Ко всему готовы, / Ничего не жаль… / Так идут державным шагом – / Позади – голодный пес, / Впереди – с кровавым флагом, / И за вьюгой невидим, / И от пули невредим, / Нежной поступью надвьюжной, / Снежной россыпью жемчужной, / В белом венчике из роз – / Впереди – Исус Христос» – это Александр Блок.

«Господа, вы никогда не знали России и никогда ее не любили… Дело не в том “достойны ли они его”, а страшно то, что опять он с ними и другого пока нет…» И еще он написал: «Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное; она жестоко обманывает многих; она калечит в своем водовороте достойного; она часто выносит на сушу невредимыми недостойных; но – это ее частности, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот все равно всегда – о великом.

Размах русской революции, желающей охватить весь мир (меньшего истинная революция желать не может…) таков: она лелеет надежду поднять мировой циклон… “Мир и братство народов” – вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать»[1333]. И какой мещанской пошлостью веет от попыток принизить это великое, опустить его до уровня «дворцового переворота» и драчки за власть.

Помимо пошлости проявилось, вероятно, и другое – провинциальная ограниченность наших «лениноедов». Это провинциализм урюпинского уездного исправника или того персонажа Салтыкова– Щедрина, который полагал, что можно «закрыть Америку».

Современный исследователь Валерий Дмитриевич Соловей заметил, что нашей публике, к сожалению, не известны труды одного из наиболее авторитетных западных историко-социологических направлений, которое называется «теория революций». Его представители полагают, что за всю историю человечества было лишь две Великих революции: Французская (XVIII ст.) и Октябрьская 1917 года в России.

«…Я уверен в абсолютной исторической правоте данного утверждения, – пишет В. Соловей. – Рядом с октябрьской революцией можно поставить только Великую Французскую. Никакая другая революция – английская, китайская и т. д. – не стоит вровень с Октябрем по своим масштабам и последствиям. Октябрь, действительно, определил XX век»[1334].