Читать книгу "Долгая дорога - Валерий Юабов"

Именно в этот его приезд был у нас с Мухитдином последний долгий, душевный разговор. И я рад, что моя способность сохранять в памяти «картинки» помогает мне в любой момент не только услышать, но даже увидеть, как происходила эта дружеская, полная воспоминаний беседа.

Ранним утром, еще до рассвета, пришел я на кухню, чтобы приготовить чай. Когда заскрипели ступеньки (это спускался доктор), в гостиной уже было накрыто. Уселись мы не за столом, а на ковре, у шахматного столика: табиб, если чувствовал себя «по-домашнему», предпочитал эту национальную позу – на полу, скрестив ноги, с руками на икрах ног, с ладонями, обращенными вверх. Меня порадовало, что доктор посвежел, выглядит получше. Пока я наливал чай в пиалы, он очищал от кожуры гранат – и, как обычно, делал это удивительно красиво, я бы сказал – артистично. Сначала – круговой надрез на твердой кожуре плода. Второй – перпендикулярно первому. Одна за другой отделяются от плода овальные дольки кожуры. Обнаженный гранат делится на четыре части, не потеряв ни одного рдеющего зернышка… Покончив с гранатом, принялся он за чай и пил его долго, с удовольствием, пиала за пиалой. А сам разглядывал стоящий рядом шахматный столик, покрытый гранитной мозаикой. Столик (недавняя работа Даниела) ему понравился.

– Красивый. Только углы слишком острые, оцарапаться можно. Ну-ка, дай мне ножовку и напильник… (Мухитдин вёл речь о возможном увечье, а не об царапанье. Доктор не раз рассказывал о случаях увечья из своей практики.)

И тут же, подстелив под столик газету, принялся исправлять углы. Я встревожился – ведь доктор нездоров. Но спорить было бесполезно: как я ни уверял его, что сделаю это сам, доктор только усмехался.

Заговорили о будущей профессии сына. Мы со Светой мечтали видеть его врачом, пульсодиагностом, как и Мухитдин. Но Даньку, хоть и занимался он медициной с доктором Марией Якубовой, привлекали математика и физика. Впрочем, ни одна из дочерей Мухитдина – у него их пятеро – не пошла по стопам отца. Я спросил, почему. Он пожал плечами.

– Не забывай, что я обучался пятнадцать лет. Какая девушка столько выдержит? Для них главное – семья, а не профессия… – Он вздохнул и приподнял пустую пиалу. Наливай-ка, мол, еще.

Разговор о семьях привел к воспоминаниям. Признаться, мне давно хотелось узнать – как у Мухитдина возникли дружеские чувства по отношению к нашей семье – к маме, ко мне. Ведь могли бы остаться в числе великого множества пациентов – просто пациентами. Помнит ли Мухитдин о нашем первом знакомстве – спросил я. Оказалось, что помнит – и даже во всех подробностях.

– Достаточно было одного взгляда, чтобы почувствовать к твоей маме уважение и симпатию. Такая молчаливая выдержка. Достоинство. Долготерпение. Я и в дневник свой записал: женщина эта много выстрадала.

«В дневник записал…» Сколько уж лет я дружил с доктором – и с каждой встречей узнавал о нем что-то новое для себя. Вот и сейчас – про дневник…

– Табиб, меня тогда поразило, каким доверием прониклась к вам мама. Сразу же. Ведь она – мы оба – были в отчаянии. Доктора твердили: химия, радиация. Предсказывали скорую смерть… – Я вспомнил эти ужасные дни – и голос мой дрогнул.

– Думаешь, я не испугался, прослушав пульс твоей мамы? – покачал головой доктор. – Но разве я мог показать ей это?

* * *

Вот с этим принципом табиба я был хорошо знаком. Я знал, что он считает глупой и опасной установку современных врачей: сообщать пациентам их диагноз и прогноз развития болезни. С больными он был немногословен, не употреблял таких слов, как рак, опухоль, цирроз, просто объяснял, что желудок надо полечить или укрепить заднюю стенку сердца. Помнится, мама его однажды спросила: «как там моя онкология»? – «Онкология? А что это такое? – удивился доктор. – Я знаю только, что буду лечить вашу печень».

Хороший врач непременно должен быть хорошим психологом. Я понял это, когда мы второй раз побывали с мамой у доктора в Намангане. Он держал руку на кисти маминой руки – но и я «чувствовал» теплое прикосновение его пальцев. Вот эти длинные пальцы задвигались медленно и плавно, то глубже вжимаясь в артерию, то отпуская ее. Мухитдин улыбался, чуть покачивая головой, потом постучал пальцами по столу и сказал: «тьфу-тьфу-тьфу»!

И мама, и я – мы оба почувствовали облегчение. Ведь она уже три месяца пила травяные настои, прописанные доктором. Ей стало вроде получше. Значит, начинается выздоровление?

Лицо доктора, его улыбка, подтверждали эти надежды. А ему ее надежды были просто необходимы: без веры в выздоровление больной не справится с болезнью! Эта вера приводит в действие те силы организма, которые не могут пробудить даже самые мощные лекарства.

От меня-то доктор не скрывал состояния мамы. Как невозможно остановить несущийся под уклон груженый самосвал, так невозможно остановить разрушающую силу многолетней тяжелой болезни у немолодой женщины. Замедлить ее действие, облегчить состояние – вот чего добивался табиб. Этому помогали травы и, конечно же, мамина вера в могущество Мухитдина. Не забыть мне ее лица в тот момент, когда доктор сказал свое «тьфу-тьфу»! Как она улыбнулась, как засветились ее глаза! Как выпрямились плечи – будто гора с них упала!

Вот с этой веры, с восхищения табибом и началась дружба. Очевидно, наше отношение, выходящее за пределы обычной благодарности, не оставило безразличным и его.

* * *

…Та беседа у шахматного столика оказалась последним дружеским разговором в Нью-Йорке. На заокеанские перелеты Мухитдин больше не решался. Но до Москвы он еще добирался дважды в год, осенью и весною. И мы со Светой, конечно же, не раз отправлялись туда – повидаться с другом, посоветоваться с врачом. Помню, что в наш первый приезд мы обрадовались, увидев табиба значительно посвежевшим, даже веселым. Встречались мы с ним у Галины Федоровны Солиловой. Ее дочь Ольгу доктор много лет назад излечил от белокровия. Болезнь эта настолько опасна, что врачи, опасаясь за жизнь Ольги, запретили ей рожать. Но после того, как табиб вылечил ее, Ольга родила здоровую дочь. Надо ли объяснять, как относились в семье Галины Федоровны к Мухитдину?

Приезжая в Москву, табиб всегда останавливался у этих своих друзей. Нас обычно приглашали к обеду, где бывали и другие гости. Помнится, на одном из таких застолий мы познакомились с коллегой и, как выяснилось, другом Мухитдина – его звали Петром – с которым двадцать пять лет назад они вместе работали в Институте общей физики и геохимии Академии наук СССР. Это был единственный известный мне человек, который обращался к доктору на «ты». Он то и дело восклицал: «а ты помнишь, Мухитдин»? – и немногословный обычно доктор охотно включался в разговор.

«А ты помнишь, Мухитдин, как позвонил с жалобой на тебя человек, которого ты спас»?

«Да, было такое… Вижу – лежит на платформе в метро человек, вокруг люди толпятся… Я, конечно, подошел, стал его выслушивать. Состояние явно предынфарктное. Начинаю массаж сердца… Тут подоспела скорая помощь. Я оставил медработникам свою визитку – и ушел. А через три дня этот больной позвонил, сказал, что я ему два ребра повредил…»