Читать книгу "Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы - Чарльз Маккей"

Сюлли пишет, что в его времена изрядным пристрастием к дуэлям отличались и немцы. Существовало три места, где дуэли были разрешены законом: Витцбург во Франконии и Ушпах и Галле в Швабии. Туда, разумеется, отправлялись в огромных количествах дуэлянты, убивавшие друг друга на законном основании. В более ранний период в Германии считалось исключительно позорным отказаться от поединка. Каждый сдавшийся противнику из-за легкой раны, которая не лишала его способности продолжать бой, приобретал дурную репутацию и лишался права сбривать бороду, носить оружие, ездить на лошади и занимать какую-либо должность на государственной службе. Погибших на дуэли хоронили с пышностью и великолепием.

В 1652 году, вскоре по достижении Людовиком XIV совершеннолетия, состоялась ожесточенная дуэль между герцогами де Бофором и де Немуром, у каждого из которых было по четыре помощника из числа мелкопоместных дворян. Приходясь друг другу зятьями, они, однако, уже давно враждовали, и их постоянные раздоры вносили изрядную дезорганизацию в войска, которыми они по отдельности командовали. Каждый уже долгое время искал возможности вызвать другого на поединок, которая наконец представилась в результате размолвки в отношении мест, которые они должны были занимать в королевском совете. Они дрались на пистолях, и при первом выстреле герцог де Немур был смертельно ранен и почти сразу же скончался. После этого маркиз де Виллар, секундант Немура, вызвал на дуэль Герикура, секунданта герцога де Бофора, – человека, которого он никогда прежде не видел. Вызов был принят, и противники сражались еще более отчаянно, чем их принципалы. Этот поединок, который велся на шпагах, длился дольше первого и вызвал у остальных шести присутствовавших куда больший интерес. Его исход оказался фатальным для Герикура, который пал, пронзенный в сердце шпагой де Виллара. Бóльшую дикость трудно себе представить. Вольтер в своей «Энциклопедии любопытных случаев» пишет, что такие дуэли происходили часто и число секундантов было не ограничено. Присутствие десяти, двенадцати и даже двадцати секундантов было в порядке вещей, и они нередко сражались друг с другом после того, как их принципалы были уже на это неспособны. Величайшим знаком дружеского расположения, который один человек мог выказать другому, был выбор его в качестве секунданта; и многие мелкопоместные дворяне так стремились выступить в этой роли, что старались превратить даже самую незначительную размолвку с представителем противной стороны в ссору, дабы указанный выбор пал именно на них. Граф де Бюсси-Рабутен рассказывает про один такой случай в своих мемуарах. Он сообщает, что, когда однажды вечером выходил из театра, один мелкопоместный дворянин по фамилии Брюк, которого он ранее не знал, очень вежливо его остановил и, отведя в сторону, спросил, действительно ли граф де Фианж назвал его (Брюка) пьяницей. Бюсси ответил, что ему это не известно, потому что он видится с графом очень редко. «Ах, да он же ваш дядя! – ответил Брюк. – И поскольку я не могу потребовать сатисфакции от него, ибо он живет в далекой провинции, я обращаюсь к вам». «Я понял, о чем вы, – ответствовал де Бюсси, – и, раз уж вам хочется поставить меня на место моего дяди, отвечаю, что всякий, кто утверждает, что он назвал вас пьяницей, лжет!» «Это сказал мой брат, – ответил Брюк, – а он еще ребенок». «Тогда его надо отхлестать за лживость», – парировал де Бюсси. «Я не позволю, чтобы моего брата называли лжецом, – заявил Брюк, намереваясь поссориться с собеседником, – поэтому обнажите шпагу и защищайтесь!» Они оба вытащили шпаги на людной улице, но очевидцы их разняли. Они, однако, договорились сразиться при возможности в будущем по всем правилам дуэли. Через несколько дней какой-то дворянин, которого де Бюсси никогда раньше не видел и имени которого не знал, обратился к нему и спросил, может ли он получить привилегию быть его секундантом. Он добавил, что не знает ни де Бюсси, ни Брюка лично, но, решив стать секундантом одного из них, принял сторону де Бюсси как человека более храброго. Де Бюсси совершенно искренне поблагодарил его за любезность, но заявил, что вынужден отказать, поскольку он уже пригласил четырех секундантов и боится, что, если их будет больше, дуэль превратится в баталию.

Если уж подобные конфликты считались чем-то само собой разумеющимся, то состояние общественной морали было, судя по всему, действительно ужасным. Людовик XIV очень скоро обратил внимание на это зло и сразу решил положить ему конец. Однако он не издавал никаких эдиктов против дуэлей до 1679 года, когда он учредил «Огненную камеру» для судебного преследования отравителей и занимающихся колдовством. В том году был обнародован его знаменитый эдикт, в котором король повторил и утвердил суровые установления своих предшественников – Генриха IV и Людовика XIII – и выразил решимость не даровать помилование ни одному нарушителю. Этим знаменитым ордонансом был учрежден верховный суд чести, состоявший из маршалов Франции. В их обязанности входило предоставлять любому, кто приносил в их адрес обоснованную жалобу, такую компенсацию, которая удовлетворила бы судью по делу. Если дворянин, против которого была подана жалоба, не подчинялся приказу суда чести, он наказывался штрафом и тюремным заключением; если же это было невозможно по причине нахождения осужденного за пределами королевства, его имущество конфисковывалось до его возвращения.

Каждый, кто вызывал кого-либо на дуэль, что само по себе являлось причиной потенциального преступления, лишался всякой сатисфакции от суда чести, не мог занимать никакую должность на государственной службе в течение трех лет и приговаривался к двум годам тюрьмы и штрафу в размере половины годового дохода.

Принявший вызов подвергался такому же наказанию. Любой слуга или иное лицо, сознательно ставшее вестником вызова, в случае признания выновным приговаривалось к выставлению к позорному столбу и публичной порке за первое нарушение эдикта; нарушивший его вторично приговаривался к трем годам каторги на галерах.

Любой фактически принявший участие в поединке признавался виновным в убийстве, даже если смерть не имела места, и наказывался соответственно. Лица высшего сословия подлежали обезглавливанию, а представители среднего класса – повешению, и их тела запрещалось хоронить по христианскому обычаю.

Одновременно с изданием этого сурового указа Людовик настоятельно потребовал от высшего дворянства обещания никогда ни под каким предлогом не участвовать в дуэли. Он ни разу не изменил своему решению преследовать всех без исключения дуэлянтов по всей строгости закона, и по стране прокатилась волна казней. В результате масштабы порочной практики немного уменьшились, и за несколько лет не происходило и одной дуэли против двенадцати за тот же период в предшествующие годы. В связи с этим по специальному приказу короля была выбита памятная медаль. Он был настолько нетерпим к дуэлям, что в завещании особо рекомендовал своему преемнику следить за соблюдением изданного им эдикта против них и предостерег его от неразумного снисхождения к нарушителям.

Необычный закон в отношении дуэлей ранее существовал на Мальте. Они разрешались, но при одном условии: стороны должны были сражаться на специально отведенной для этого улице. Если же противники осмеливались решать свой конфликт в другом месте, их признавали виновными в убийстве и наказывали соответствующим образом. В высшей мере примечательно и то, что они должны были класть шпаги в ножны по требованию священника, рыцаря или женщины. Представляется, однако, что дамы и рыцари не пользовались этой умиротворяющей и благотворной привилегией в сколько-нибудь значительной степени; первые сами очень часто являлись поводом для дуэлей, а вторые слишком сочувствовали уязвленной чести комбатантов, чтобы пытаться их разнимать. Подлинными миротворцами были только священники. Брайдон пишет, что на стене напротив места дуэли, закончившейся смертью рыцаря, всегда рисуют крест и что он насчитал таковых на «улице дуэлей» около двадцати[663].