Читать книгу "Анти-Ахматова - Тамара Катаева"

Д. Манерным, да?

В. Манерным. А я подсмеивался и говорил: «А, Анна Андреевна, бросьте врать! Аннушка, ну было у Вас с Модильяни, а? Грех-то был?» Я все так ей. Вот это ей. Все это ей безумно нравилось. Bы понимаете, стареющей даме… Тут надо иногда быть решительным, желая понравиться, серьезно.

М. Д. ВОЛЬПИН в записи Дувакина. Стр. 269

Она «всегда была за развод» и, волнуясь, торопится высказать свои передовые взгляды.

Анна Каренина, по ее словам, пострадала от морали толстовских теток.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 154

Или от морали, проповеданной Евангелием.

Дальше этого мысли Анны Ахматовой о жизни не пошли.

Толстой женился — не бог весть как удачно, без партии, но — по любви и на порядочной девушке. Его не могло интересовать ничто с душком — сладости этого душка как-то не понимал.

Я ей призналась, что выдвижение на Нобелевскую премию и радует меня за нее и тревожит. Я спросила, как она думает, разразится ли скандал, если премию присудят ей? «Здесь — нет. А там, конечно, хлынут волны грязи. Америка будет бороться за Фроста».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 511

Хочется процитировать Алексея Александровича Каренина, мужа Анны: «Образ жизни, который вы избрали, отразился на ваших понятиях». Она не сомневается, что хлынут волны грязи. Без грязи, грязной борьбы, «волн», она не представляет себе увенчание поэта. Фроста она не читала, просмотрела. «Видно, что знает природу». Все поклонники с удовольствием отмечают, что произносила это очень холодно.

Бродский: Фрост — не хрестоматийный поэт, а явление куда более глубокое и пугающее. Это и есть подлинно трагическое аутентичное американское сознание, которое маскирует себя уравновешенной речью, обстоятельностью, прячется за обыденностью описываемых явлений.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 110

Более всего ей хотелось говорить о выдвижении на Нобелевскую премию и о «Поэме». Но об этом она заговорила не сразу.

Анна Андреевна рассказала мне о Фросте. Он якобы ни о ней, ни о ее стихах никогда не слыхивал. Фрост подарил ей свою книгу с надписью. О книге она отозвалась довольно-таки небрежно.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 509

Волков: В письме к вам Ахматова из «Путем всея земли» приводит две строчки: «И вот уже славы / высокий порог…» И добавляет, что это уже «случилось». Имеется в виду ваш суд, ваша известность на Западе?

Бродский: Да, это одна из тем, которые обсуждались в наших беседах. В то время планировалась поездка Ахматовой в Италию, где ей должны были вручить литературную премию. Ахматова к этим поездкам относилась чрезвычайно серьезно.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 262

Предстоящая поездка ее волнует, но в то же время и поднимает жизненный тонус.

Ю. ОКСМАН. Из дневника, которого я не веду. Стр. 645

А вот для чего «мусорный старик» засобирался за границу.

30 июля 1909 года я приехал в Ясную Поляну, чтобы узнать, верны ли сенсационные сообщения. «Правда ли, Лев Николаевич, — спросил я, — что вы пишете доклад на предстоящий в Стокгольме международный конгресс мира и даже собираетесь туда поехать?» — «Это верно», — сказал Лев Николаевич. — «И думаете ехать туда?» — «Да, я решил ехать. Сначала я хотел написать им, что приехать не смогу, но потом пришел к тому убеждению, что поехать мне нужно. Если прочтут мой доклад без меня в комитете, то он принят не будет — он слишком резко написан. Но если бы я присутствовал, я бы мог добиться того, чтобы его приняли».

С. Спиро. Беседы с Л. Н. Толстым.

ЖИВОЙ ТОЛСТОЙ. Стр. 624

«Пришла книга Рива, где он требует для меня Нобелевскую премию».

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 235

Это было время нового, послереквиемного, этапа ахматовской славы. Она короткой заметке в какой-нибудь европейской газете неожиданно могла придать особое значение, спрашивать мнение о ней у знакомых, ссылаться на нее при встречах с незнакомыми. «Шведы требуют для меня “нобелевку”», — сказала она Раневской и достала из сумочки газетную вырезку.

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 165

Подхватушки, задергушки, обручалки, «нобелевки»… милые дамские инфантилки о привычных обыденных вещах. Употреблялось и в кругу Бродского, с той же стиляжьей нарочитой небрежностью, что и «Честерфилд» на заборе в Норенской.

«Вот, в Стокгольме напечатали». — «Стокгольм, — произнесла Раневская. — Как провинциально!» Ахматова засмеялась: «Могу показать то же самое из Парижа, если вам больше нравится». (Скорее всего все-таки не могла — Найман ловил ее не раз.) — «Париж, Нью-Йорк, — продолжала та печально. — Все, все провинция». — «Что же не провинция, Фаина?» — тон вопроса был насмешливый. «Провинциально все. Все провинциально, кроме Библии».

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 165

Раневская сказала mot, но он был ближе к сути вещей, оцениваемых на закате жизни. Наверное, ей было жалко, что встретившаяся ей «великая» была все-таки мусорновата.

Незадолго до ее смерти у нас случился разговор о тогдашнем ее положении: о новой славе, пришедшей к ней, о пошлости, сопровождавшей эту славу, о высоком авторитете и зависимости от газетной статьи, чьих-то мемуаров, Нобелевского комитета, иностранной комиссии СП. (Сравните каждую строчку с тем, что незадолго до смерти волновало «мусорного старика», и просто представьте, мог ли он говорить хоть о чем-то подобном применительно к себе?) Сперва она держалась гордо, повторяла: «Поэт — это тот, кому ничего нельзя дать и у кого ничего нельзя отнять», — но вдруг сникла и, подавшись вперед, со страданием в глазах почти шепотом выговорила: «Поверьте, я бы ушла в монастырь, это единственное, что мне сейчас нужно. Если бы это было возможно».

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 80

«Девочки! За мной!» — «Куда?!» — «В монастырь!» — «И-и-и!» — («Необыкновенный концерт» Сергея Образцова — помните эту сцену, как, подхватив юбки, канкан побежал за «смрадным эстрадником»?) Почему поэту нельзя дать и нельзя отнять? Почему — поэту? Что нужно поэту, и что — не поэту? Разве не — ЧЕЛОВЕКУ нельзя ничего дать и у человека нельзя отнять? Как можно рассуждать: поэту можно, а драматургу — нельзя? Категории, которыми она мыслит незадолго до смерти, — это секции Союза писателей. Представить Толстого, который перед смертью обобщает свой нажитый опыт — как писателя, как будто он не прожил просто человеческой жизни, и вспоминает о Нобелевской премии? Он отказался от Нобелевской премии — заранее, чтобы не обижать людей потом отказом, а главное — чтобы не придавать этому жесту вид жеста, отказавшись. Это единственный случай в мире — и, кроме «мусорного старика», никто — ни один писатель или даже ни один поэт — не смог бы этого сделать, не показавшись смешным и самонадеянным.