Читать книгу "На солнце и в тени - Марк Хелприн"

– Пошла ты, – тихо сказала официантка и так грохнула на прилавок стакан с коктейлем, что из него немного выплеснулось.

– Подумала бы о чаевых, – велела ей Кэтрин.

– Никто не дает чаевых у прилавка.

– Я даю.

– Я бы на твоем месте никогда сюда не возвращалась, – сказала официантка.

Кэтрин собрала волю в кулак.

– Поскольку я не люблю есть то, к чему прикасалась обезьяна, то подожду, пока ты сдохнешь.

– Пошла ты!

– Сама пошла.

Официантка перешла на другую сторону подковообразной стойки и поменялась местами с другой официанткой, которая, заняв свое место, спросила у Кэтрин:

– Все в порядке?

– В полном, – сказала Кэтрин.

К этому времени две женщины сели по обе стороны от Кэтрин и стали переговариваться у нее за спиной, что вызывало у нее очень странное чувство. Она спросила у той, что сидела слева, не хочет ли она поменяться местами (табуреты были со спинками).

– Да нет, милая, спасибо. Пусть у нас спинные мышцы порастягиваются. Это лучше, чем ходить к хиропрактику.

– Ладно, – сказала Кэтрин.

Пока она ела сэндвич и пила коктейль, невозможно было не слышать их разговора.

– Она печатает оптовые фактуры в два раза дольше, чем Ои, и вдруг получает прибавку!

– Она новенькая.

– Ну и с чего ей получать прибавку?

– С того, что новенькая. С самого начала ей назначили слишком мало. Потом так и останется, как всегда. Ну да, все так и останется.

– Я вот что думаю, Дорис. И то же самое говорит Ои. Ничего никогда не происходит. Раньше происходило, в прежние времена, но только не сейчас.

– А как же война? Ведь была война! – Она посмотрела на подругу в изумлении.

– Дорис, открыть тебе глаза? Война кончилась. Как сказала Ои, ничего никогда не происходит.

Кэтрин допила коктейль и, как все отважные люди, произвела огромный шум, вытягивая через соломинку остатки на самом дне.

Врачебные кабинеты своим видом, запахом и акустикой были ей ненавистны, а на Парк-авеню их было больше, чем ягод на падубе. В квартирах, где когда-то жили семьи, полы теперь были застелены грубым серым ковровым покрытием или черным линолеумом с планками, отороченными тонкими линиями несмываемой сажи, которая навсегда внедряется в нью-йоркские краски даже после высыхания. А когда наступала жара, во врачебных кабинетах было ужасно сухо. Там никто не принимал душ, там не мыли посуду и не кипятили воду для спагетти, и воздух поэтому не увлажнялся ничем, кроме испарений спирта из лотков для стерилизации.

Там, где раньше были полки с книгами и газетами, ящики, полные рекламных проспектов и писем, теперь громоздились захватанные донельзя номера журналов «Нэшнл джиографик», «Лайф», «Тайм», «Лук», «Сэтердей ивнинг пост» и «Гинекологические тезисы». Из бывших спален, кабинетов и столовых были изгнаны занятия любовью, сон и семейные обеды ради неприятных и болезненных обследований, за которые приходилось платить. В комнатах стояли белые, в прусском стиле, шкафы со стеклянными дверцами, через которые виднелись лотки белой эмали или нержавеющей стали в форме почки, а в них лежали острые и негнущиеся инструменты – скальпели, зонды, суппорты и расширители. Мебельная причуда, родившаяся на берегах Стикса, со стременами и с рулонами белой оберточной бумаги, по соображениям санитарии расстилаемая на ней, как бробдингнегская[181]туалетная бумага. А на стенах – очень плохие картины маслом или акварели, иногда не выдерживавшие эстетического состязания с розовыми и желтыми изображениями внутренних органов, пялившимися с календаря фармацевтической компании.

Зачем ей опять туда понадобилось? Она уже прошла через это унижение с ногами в стременах и хотела покончить с ним по крайней мере еще на год, прежде чем снова читать о притоках Убанги в «Нэшнл джиографик». Она уже знала, что, несмотря на успокаивающий свет и пузырьки в воде, в аквариуме нет рыбок. «Доктор сейчас вас примет…»

Прием прошел быстро, а поскольку до дома родителей было рукой подать, она пошла туда, чтобы отдохнуть перед встречей с Майком Беком. Дома никого не было, даже слуг, у которых был выходной. Уже справившись с потрясением, подступающими слезами и затрудненным дыханием, она поднялась по лестнице в свою комнату, закрыла за собой дверь и села там же, где сиживала в детстве, хотя тогда и мебель, и все остальное были другими. Она помнила свою кроватку в детской до своего переселения наверх. Помнила, как с помощью своего веса заставляла эту кроватку греметь: ухватись за поручень обеими руками и знай себе тяни-толкай, тяни-толкай. Она помнила игрушки, кукол, картинки с пингвинами, а потом лошадками. Теперь от детских лет остались только несколько книг, с которыми она не могла расстаться, и одна кукла, самая любимая.

Когда-нибудь эти мебель и картины тоже исчезнут, и комната опустеет, ожидая кого-нибудь другого. Хотя Билли плавал в сильном прибое, мог проходить по двадцать миль и не уступал в силе тем, кто был вдвое моложе, он часто не помнил того, что случилось совсем недавно, и Кэтрин иногда заставала его спящим в кресле в три часа дня, а книга или газета, выпав из его рук, валялась рядом на полу. Смех у него изменился. Теперь он смеялся по-стариковски, неловко, почти неискренне, словно пытаясь делать вид, что все еще может смеяться. По крайней мере половина его друзей и ровесников умерли, а в самые великолепные дни в Ист-Хэмптоне, когда Кэтрин и Гарри непрестанно двигались в волнах или на песке, он теперь спокойно сидел и смотрел на море, словно перед взглядом у него проходил некий флот, даже если там ничего не было, кроме синей пустоты и манящего горизонта.

У Эвелин проблем с памятью не было, а большинство ее подруг были живы и будут жить вечно, как это принято у вдовиц. Но она все сильнее истончалась. Стройная, повелительная и по-прежнему красивая, она временами казалась хрупкой, как хризалида. Шаги у нее теперь стали мельче, и вместо того чтобы мчаться вниз по лестнице, как Кэтрин, неспособная потерять равновесие, она всегда держалась за перила и двигалась осторожно. И хотя она до некоторой степени придерживалась моды, как орнамента для украшения ее вневременного платья, это все больше и больше была мода предыдущих десятилетий, так как с каждым наступающим годом она заслуживала привилегию не обращать внимания на настоящее.

Теперь Кэтрин чувствовала это в себе самой. То есть была довольна тем, что мир проходит мимо, и не испытывала никакой потребности присоединиться. Дом был пуст, когда она ушла, и в конечном итоге он перейдет к другим, как сменяют друг друга поколения. Вплоть до нынешнего дня она не понимала, какой это чудесный, устойчивый и непримиримый ритм, как он утешителен, как придает всему смысл и избавляет от страхов.

Она знала, что ей предстоит встретиться лично с Майком Беком, но ей стало немного не по себе, когда ее препроводили прямо к нему в кабинет. Она привыкла к именитым и властительным людям за обеденным столом родителей, но все-таки нервничала, потому что, о чем бы ни пошла речь, здесь о ней будут судить исключительно по ее собственным достоинствам.