Читать книгу "Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин"

– Да, я был знаком с Николаем… В 50-х годах мы много говорили и спорили о Николае Милютине, особенно тогда, когда он писал, что в журналах так плохо и скучно пишут, что питерским журналистам пора надевать чиновничий вицмундир, а уж потом нельзя было съесть обеда и чаю напиться без того, чтобы страстно не поговорить об эмансипации крестьян и воспитании чести в народе, вся группа Милютина была в центре наших разговоров, через наших общих друзей всегда передавал ему и его прекрасной супруге свои поклоны, внимательно следил и за его работой в Польше… Но смерть, смерть уже подстерегала его… Польша очень отсталая страна, там крестьяне жили еще хуже наших крестьян…

– А меня поразила смерть брата Владимира Милютина… Подумал, что у него неизлечимая болезнь…

– И меня, Дмитрий Алексеевич, поразила смерть Владимира Алексеевича. Этого я от него не ожидал, богатая и увлеченная натура. Решительно – одно непредвиденное, вероятно, совершается на деле.

Тургенев и Милютин помолчали в грустном недоумении, почему смерть иногда наступает так неожиданно и так трагически обрывает жизнь молодого ученого, так много сулившего обществу. Потом заговорил Милютин, меняя тему разговора:

– Недавно читал я две любопытные книги – Токвиля «Старый порядок и революция» и Тэна «Происхождение современной Франции». Прочитал их и подивился тому, как похожи быт и настроение людей во Франции в годы, предшествующие Французской революции, с нашим бытом и настроением сегодняшней России. И все время удивляюсь, почему Аксаков и Хомяков все время писали о том, что русский народ идет своим особенным путем, якобы предначертанным Провидением к решению каких-то особенных исключительных задач? Мы на два столетия отстали от Западной Европы. Франция была законодательницей в Европе, но Германия разбила ее армию и взяла в плен императора. Что-то меняется в этом мире на наших глазах. Достоевский в своих записках «Дневника» совсем недавно провозгласил, что «всякий великий народ верит и должен верить, если хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном и заключается спасение мира, что живет он на то, чтобы стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их в согласном хоре к окончательной цели, всем им предназначенной» (Дневник. 1877. Январь. 11, 1). Совсем недавно Франция была такой страной, что все мы сейчас говорим по-французски, перенимаем все их идеи, подражаем им, на наших глазах Германия становится такой страной, а уже сейчас во весь голос заявили об этом евреи. Достоевский прямо говорит, что вера в миссию своего народа противоречит «эгоизму национальных требований», а евреи прямо заявляют, что существует в мире лишь одна народная личность – еврей, а другие хоть есть, но все равно надо считать, что как бы их и не существовало: «Выйди из народов и составь свою особь, и знай, что с сих пор ты един у Бога, остальных истреби, или в рабов преврати, или эксплоатируй. Верь в победу над всем миром, верь, что все покорится тебе. Строго всем гнушайся и ни с кем в быту своем не сообщайся» (Дневник. 1877. Март. 11. з). Вот что такое национальный эгоизм, о котором я говорю, приблизительно цитируя Достоевского. К сожалению, наши славянофилы тоже впадают в эту крайность национального эгоизма.

Тургенев внимательно слушал Милютина, хотя лицо его иной раз выражало протест против высказанного, но он не возражал, соблюдая этикет.

– Дмитрий Алексеевич! Я тоже внимательно слежу за «Дневником» Достоевского. Ведь до публикаций «Дневника» Достоевского мало кто знал, его романы как-то проходили мимо читателей, а тут сразу на него обратили внимание, и он вошел в первые ряды русских писателей, допустим, роман «Братья Карамазовы» – замечательное сочинение. Но в своей «Речи о Пушкине», которую так превозносят наши славянофилы, есть мысль, которая противоречит всему ходу общественного развития. Он говорит о том, что русские не хотят подавления иноземных личностей, напротив, хотим, чтобы они развивались в братском единении всех наций, добавляя что-то свое в великое и великолепное дерево общего человечества, всечеловечества, но народ-мессия есть русский народ, он не обращает внимания на невежество и грубость русского мужика, на дикость нравов, он прямо говорит о том, что у нас нет национального эгоизма, мы терпимы ко всему иноплеменному. У нас есть еще одно качество – отзывчивость на все чужое. Способность эта есть всецело способность русская, национальная, я тоже, Дмитрий Алексеевич, цитирую приблизительно, и Пушкин только делит ее со всем народом нашим, а соединившись со всем народом нашим и став народным поэтом, Пушкин становится всечеловеком, общеевропейцем. Тут много приблизительного, противоречивого, антиисторического. Вот почему Достоевского и славянофилов так резко критикуют в России и на Западе.

Милютин на мгновение вспомнил роман «Бесы», беллетриста Кармазинова и разговоры о нем как о карикатуре на Тургенева, который обиделся на Достоевского, увидевшего в Тургеневе – Кармазинове прилизанность письма и мелкотравчатость художественной формы, понял, что продолжать разговор о Достоевском не стоит, и без этого он увидел, как Тургенев вроде бы нахмурился, стала заметна его гордая напыщенность великого писателя, его высокомерие, о которой так много слышал Милютин. «Опять попал впросак, как и с Александром Вторым, – проскользнуло у Дмитрия Алексеевича. – А ведь как я был осторожен в разговоре с Тургеневым».

– У нас с Достоевским отношения напряженные, – сказал Тургенев. – Но говорят, он очень плох, к тому же в критике ругают его «Братьев Карамазовых», хвалят за гуманные чувства, а пренебрежительно относятся к художественной форме романа, серьезные историки литературы Веселовский и Жданов тоже ругают его за слабость художественной формы…

– Иван Сергеевич, я могу вам возразить, что есть критики, ученые, читатели, которые просто превозносят Достоевского, особенно молодой философ Владимир Соловьев…

– Но Владимир Соловьев больше восхищается религиозными мотивами в творчестве Достоевского, а о романах почти не говорит. Согласен, Достоевский – фигура значительная в русской литературе, но уж очень строптив и нетерпим к инакомыслящим. Упомяну только об одном… Только что вышел мой роман «Дым», который был воспринят друзьями, читателями и критикой по-разному, ругали меня все – и красные, и белые, и сверху, и снизу, и сбоку – особенно сбоку, ну мне не привыкать, чуть ли не каждое мое сочинение воспринимали по особому счету. И вот живу-поживаю в Баден-Бадене, приходит ко мне Достоевский, и тут же завязался у нас спор о моем романе. Я никогда не видел Достоевского таким раздраженным, он просидел у меня не больше часа, а и сейчас почти дословно помню, что он высказал мне. Допустим, наши отношения были неровные, сначала мы все восхищались его романом «Бедные люди», но обрушившаяся слава вскружила ему голову, и я написал легкую ироническую эпиграмму. Отношения наши испортились, Достоевский возненавидел меня уже тогда, когда мы были оба молоды и начинали свою литературную карьеру, хотя я ничем не заслужил такой ненависти. Но беспричинные страсти, говорят, самые сильные и продолжительные. Когда Достоевский начал издавать свой журнал, он попросил у меня хоть что-нибудь для укрепления его тиражности, я опубликовал в «Эпохе» свои «Призраки». Достоевский превосходно понял образ Базарова, до того тонко и полно схватил то, что я хотел выразить Базаровым, что я только руки расставлял от изумления – и удовольствия. Но «Дым» он воспринял как «западническую клевету на Россию», он в разговоре так и сказал, что «Дым» подлежит «сожжению от руки палача». Помните, Дмитрий Алексеевич, в романе Потугин, крайний западник, призывал Россию встать на путь западной цивилизации, досталось в романе и панславизму, Герцену, славянофильству. А сейчас написал роман «Бесы», в котором наши идеологические споры передал сатирическому образу, Кармазинову, в котором критики легко угадали вашего покорного слугу, тут и симпатия к нигилистам, тайно сочувствующим Нечаевской партии. Конечно, Достоевский – жестокий талант, он имеет огромное значение в литературе, но его почвеннические русофильские увлечения очень мешают ему занять господствующее влияние в нашем обществе. Вы извините меня, увлекся недавними воспоминаниями…