Читать книгу "Самая большая ошибка Эйнштейна - Дэвид Боданис"

Основная идея оказалась столь простой и красивой, что позже Эйнштейн легко объяснил ее своему младшему сыну Эдуарду. Представь себе, говорил он, маленькую гусеницу, которая кружит по очень большому стволу дерева. Она не знает и не может знать, что ствол под ней – не плоская, а выпуклая поверхность, и что, ползя, она проделывает в пространстве некую кривую. Лишь мы, глядя на это с некоторого расстояния, способны видеть, что происходит на самом деле. Эйнштейн растолковывал сыну, что проводит столько времени у себя в кабинете, потому что пытается придумать способ, каким гусеница, ползающая по стволу и не покидающая его, могла бы понять, что ее мир на самом деле искривлен.

Эйнштейн по-прежнему много занимался интеллектуальным «гольфом», но Гроссман время от времени оказывал ему большую помощь в качестве партнера по интеллектуальному «теннису». «Сейчас я занимаюсь исключительно проблемой гравитации, – писал Эйнштейн в Мюнхен физику Арнольду Зоммерфельду (некогда относившемуся к нему с подозрением, но теперь полному восхищения). – И я убежден, что с помощью моего здешнего друга-математика сумею преодолеть все трудности».

Гроссман с Эйнштейном оказались хорошим научным тандемом, хотя и любили обыгрывать свои несходства. Гроссман, подмечал Эйнштейн, был «вовсе не таким рассеянным чудаком», как он сам. В те два неполных года, что они вместе провели в ETHZ, Эйнштейн расхаживал в мятой, но удобной одежде, тогда как Гроссман всегда щеголял в безукоризненном костюме, в белоснежной рубашке с высоким воротничком. Когда Эйнштейн, поддразнивая друга, замечал, что предпочитает держаться подальше от математики, ибо она «разбита на бесчисленные специальные области, на каждую из которых может уйти целая жизнь, а ведь наша жизнь так коротка», Гроссман отвечал, что физика до смешного проста и в ней имеется лишь одна полезная идея: до изучения этой науки он, «садясь в кресло и чувствуя остаток тепла того, кто сидел там до меня, всякий раз брезгливо вздрагивал. Теперь это прошло. Физика научила меня, что теплота – вещь совершенно безличная».

От того периода сохранилась, в частности, записная книжка, куда Эйнштейн заносил свои идеи. Это маленький томик в коричневом кожаном переплете, заполненный аккуратными чернильными значками, причем все они чуть наклонены вправо. На первой странице владелец книжки решает всякие забавные задачки: к примеру, рисует схему железнодорожных путей и параллельных вагончиков, которая должна помочь ему решить более сложные проблемы. А потом он углубляется в серьезные расчеты. Уже через несколько страниц появляется молящее «zu umstaendlich» («слишком запутанно»): Эйнштейн чувствует, что застрял, пытаясь перечислить искривления так, чтобы те имели смысл для наблюдателя, глядящего на поверхность с любого направления. В другом месте появляется обнадеживающее «Гроссман»: его друг предложил важнейшую идею, которая очень помогла.

В 1913 году они с Гроссманом представили свои первые находки в совместной статье, остроумно разбитой на две части: Гроссман подписал математическую, а Эйнштейн – физическую. Но Эйнштейн быстро шел дальше. К концу года он договорился о том, что в начале следующего займет престижную должность в Берлине (на полной ставке). Гроссман уже сделал для него все, что мог.

Дальше Альберт двигался один.

* * *

Завершение того, что они начали вдвоем, стало тяжелейшей работой в жизни Эйнштейна. «По сравнению с этой проблемой исходная теория относительности [1905 года] – просто детская игра, – писал он. – Никто из тех, кто не прошел через подобные терзания и обманчивые надежды, не поймет, из чего слагается такой труд».

Коллеги видели, насколько глубоко он погрузился в свои исследования. «Эйнштейн так погряз в гравитации, что глух ко всему остальному», – сообщал Арнольд Зоммерфельд одному из коллег. Шли месяцы. «Никогда в своей жизни я так себя не истязал», – признавался Альберт. Все это время он чувствовал: вот-вот проклюнется нечто гораздо более великое, чем E = mc², нечто словно бы ожидающее, когда его наконец увидят. «Природа показывает нам лишь кончик львиного хвоста, – писал он в Цюрих давнему другу-криминалисту Генриху Зангеру. – Но у меня нет никаких сомнений, что он принадлежит льву, хотя из-за своих колоссальных размеров зверь не может непосредственно явить себя наблюдателю».

Имелось и еще одно затруднение. Переезд в 1912 году из Праги обратно в Цюрих ничем не помог их с Милевой браку. Отчасти причиной стал сексизм эпохи, подталкивавший умную и образованную Милеву к жизни, целиком сосредоточенной на домашних заботах. К тому же, увы, Эйнштейн увлекся своей дальней берлинской родственницей Эльзой Ловенталь, вдовой с двумя взрослыми дочерьми.

Актриса по образованию, эта обладательница прекрасных голубых глаз имела неплохие связи в мире берлинской богемы. Она бойко говорила по-французски, куда лучше Эйнштейна (что, впрочем, не составляло особого труда: один сочувствующий ему француз, с которым он познакомился во время войны, замечал, что Эйнштейн не только калечил язык парижан чрезмерной артикуляцией, но и вечно «подбавлял туда немецкого»). Эльза разделяла пристрастие Эйнштейна к музыке и театру, а еще хохотала, когда он высмеивал ее высокомерных и напыщенных друзей. А поскольку она получила образование в сфере искусства, а не науки, то совершенно не чувствовала себя обделенной, если гости-ученые лишь бегло приветствовали ее, прежде чем обратиться к Эйнштейну.

В 1912 году настал момент, когда Эйнштейн понял: следует прервать эти отношения. Он написал Эльзе письмо о том, что все кончено; его жена поняла: эта женщина – не просто дальняя родственница, а реальная угроза. Но при этом он оставил Эльзе свой обратный адрес, и когда в начале 1913-го она непринужденно написала ему под предлогом того, что ей нужен совет, какое популярное пособие по теории относительности стоит почитать, он не смог противиться искушению, и переписка возобновилась.

Милева пришла в ярость, когда Эйнштейн принял предложение переехать из Цюриха в Берлин, поскольку знала, что там ее муж будет ближе к женщине, угрожающей их браку. Их юные сыновья понятия не имели о происходящем. Когда семья все-таки вновь перевезла все свои пожитки в Берлин весной 1914-го, мальчиков этот громадный современный город поразил. Но для Альберта и Милевы дни упоения переездом, сидения в обнимку на балконе, наслаждения видом Альп остались в каком-то невозможном прошлом. Друзья заметили, какими подозрительными, холодными и обидчивыми они стали. В те их первые берлинские недели Эйнштейн жестко предупредил Милеву, что намерен соблюдать лишь видимость дружелюбия «в случае крайней социальной необходимости», хотя только он один был виноват в грозящем им разрыве.

К июлю 1914-го ситуация обострилась. Милева не могла смириться с тем, что муж столь явно увлечен другой женщиной. Она по-прежнему считала, что их союз можно спасти, но была слишком горда, чтобы оставить все как есть. Эйнштейн попал в западню: в глубине души он полагал, что их брак больше не существует (он даже начал называть дочерей Эльзы своими падчерицами), но хотел общаться с сыновьями, так что на официальном разводе он не настаивал. В конце концов благородный Бессо приехал из Цюриха, чтобы помочь Милеве с мальчиками вернуться в Швейцарию. Эйнштейн согласился высылать ей половину своего жалованья. Повсхлипывав на берлинском вокзале при виде уезжающих детей, он затем подыскал себе квартиру поменьше, где как раз хватало места на тот случай, если мальчики приедут к нему в гости.