Читать книгу "Динамо-машина - Елена Нестерина"

Дядя Лёша Перистов водил большой междугородний автобус. Нагостившись в выходные в деревне, с утра он вышел в рейс, ехал себе и ехал, была хорошая погода, на дороге машин немного. Но только чувствует дядя Лёша – бурлит так нехорошо у него внутри, наружу просится. Попрыгал дядя Лёша на сиденье, пожался, вроде как отлегло. А езды ещё два часа с лишним. А тут опять так припёрло, что дорога перед глазами винтами пошла.

– …Ну и останавливаю я, значит, машину, пассажирам говорю: «Гуляйте, ребята, остановка», а сам шасть в кусты… Тра-та-та-та-та – успел! Так хорошо сразу стало, передать нельзя. Ну, нарвал там травы, какая росла, на подтирку, и скорей в автобус, нельзя тянуться, время… Сел, поехали. Да только как начало меня снизу припекать, жжёт, хоть караул кричи. Вдарил я по газам, шпарю, машины шарахаются. А меня эта трава ядовитая жжёт: ну, думаю, вот и смерть моя, сейчас всё у меня там разорвётся! А-а-а-а – кричу, а сам еду. Почешусь – а меня ещё больше разбирает. Пассажиры повскакивали, смех и грех, и сказать им не могу, срамота, а меня уже разносит, аж глаза на лоб выкатываются. И тут вторая порция, стало быть, подступает – видно, что-то не то я в деревне смолотил. Выходить надо, опять под куст бежать. «Помираю, – кричу, – братцы, что делать, не знаю!» А сам гоню автобус со всей дури, остановиться не могу. Какой-то мужик кричит, пассажир, что сейчас, мол, пост ГАИ будет, они врача вызовут. Дотянул я, сам не знаю как, до этого поста, в лес скорей. Да не добежал малость… Как там сел, так ждать и остался. «Скорая» приехала, а я под ёлкой сижу: нет, думаю, с такими портками не выйду, хоть вы меня режьте. А в глазах темнеет, и дышать чегой-то не могу, жжёт так, что и слону бы было больно. Врачи-то приехали, а меня нет. Тут пассажиры-то за мной в лес бросились. А мне под зад припекает – и я от них! Бегу, ору дурным голосом, а штаны тяжёлые, еле держу. Так ведь и поймали, и в машину, и пошли мои сплошные мучения. Драть-то уж перестало, а на задницу всё равно не сесть – разнесло так, что и думать страшно. Кишки промыли, есть не дают, а мне б сейчас водки стакан – и спать. И все болезни бы как рукой. Мил друг, принесёшь, а? Я ж незаразный, это они всё по-пустому кричат: «Инфекция, инфекция!» Съел я чегой-то не то, и все дела. Да трава, видать, уж больно ядовитая… А я и не запомнил, как выглядит. Теперь я травой никогда, нет, никогда… Сделай доброе дело, а?

Фома клятвы Гиппократа не произносил, но очень верил дяде Лёше и целительной силе избранного им средства, поэтому дал Сергуне денег и отправил его за водкой. Чтобы не возникло соблазна, он велел купить «чекушку», а Кувалде вообще ничего не сказал. Поздним вечером дядя Лёша выпил водку за один приём – Фома даже понюхать не успел, – закусывать не стал, крякнул, вздохнул смачно, радостно подмигнул Фоме, ахнув, повернулся на правый бок и захрапел.

Всю ночь доносился храп до бокса Фомы и Кувалды. Бедный юный шахматист, оказывается, боялся храпунов, он мучился, вертелся и затих лишь под утро, когда разбудили дядю Лёшу Перистова и начали над ним процедуры.

За окном быстро неслись леса и дачи, дело было в пятницу, в полном вагоне электрички сидела Вика, держала на коленях большой арбуз и старалась незаметно почёсывать голову. Для маскировки на ней была шляпка, шляпка съезжала с Викиных гладких волос, и это было хорошо, потому что, поправляя эту шляпку, можно было с успехом чесаться. Что Вика и делала.

Напротив неё сидел дедуля, по виду и багажу дачник, и, прячась от своей подруги, старой Мальвины с голубыми волосами, которая расположилась наискосок и спиной к нему, пил урывками из бутылки водку, спрятанную в газету. С каждым разом, удачно выпив, дедушка становился всё веселее и веселее, шутил с соседями, которые всё видели, но не выдавали его супруге. Он и с ней шутил, она иногда поворачивалась и говорила ему что-то, но ни о чём, видно, не догадывалась. Постепенно весь край газеты дедуля замусолил и обслюнявил, и выглядело это уже очень подозрительно. На миг дедушка потерял бдительность, запрокинул бутылку очень высоко, и в этот момент его Мальвина повернулась…

Всё затихло вокруг, дед сразу понял, что что-то случилось, складки его бородышки задвигались быстро – он успел всё допить. Жена его тут же поднялась с места, все нужные чувства отразились на её лице… Но в это время дальние двери вагона разъехались, и по проходу бодро зашагали торговцы, громко и пронзительно крича. «Пи-и-и-во, лимонад!» – вещал первый, за ним волокла сумку и кричала: «Чипсы кому, пирожки горячие с рисом, с мясом, пирожки!» ещё одна. Тот, что был с пивом, с лимонадом, перекрыл дорогу дедушкиной Мальвине – кто-то что-то у него покупал, поэтому она только могла грозить кулаком и причитать: «Ах ты, паразитская твоя душа…», минутой позже появилась в дверях третья продавщица, и после того, как идущая впереди крикнула: «Га-а-рячие пирожки, га-а-рячие пирожки!», ещё громче завопила: «Мороженое, кому мороженое!» Лимонадный скрылся, а торговки так и перекрикивали друг друга, пока дед не остановил одну из них и сказал:

– Так… Почём? Дай мне.

– Вам что дать? – сразу спросила у него торговка. А другая ещё продолжала кричать «Мороженое берём, мороженое».

– Мне этот…

– Что?

– Пирожок… мороженый, – выдал дедуля и стал рыться в кармане.

– Ах, тебе пирожок мороженый… Мы куда едем? Мы куда едем? – отстранив продавщицу пирожков, стала наступать суровая старушка.

Вика увидела, как померкла сразу радость деда, как он крепко прижал к себе сразу предательски вывернувшуюся из газеты пустую бутылку. «Вот и Фоме водки нельзя, и я буду, как эта Мальвина, бутылку у него отнимать…» – грустно подумала Вика и представила себя старой Мальвиной, а Фому дедулькой с вставной челюстью и бутылкой водки у сердца.

Но узнать, чем кончится эта печальная история, она уже не могла, потому что электричка подъехала к станции Ранний Вой-2. Надо было выходить. Вика подхватила арбуз, поскребла затылок, поправляя шляпку, и оказалась на платформе, от которой до больницы Фомы было совсем чуть-чуть.

Качали головами астры, которые продавала бабушка у дороги, гордо держали спинку гладиолусы – белые, красные, розоватые, крупные и мелкие, в пушистых ёлочках, в целлофане, с обрезанными листьями камышей и без, кучками лежали на земле молодые яблочки, продавались переросшие огурцы-поросята с жёлтыми боками, совсем дёшево, только бы купили, – а Вика шла вдоль этого лета, которое уже начало кончаться, волокла свой арбуз, который можно было бы купить и тут, и старалась не думать о грустном. Милому и бедному Фоме не помогали, видно, лекарства, и только Ужвалда, такой же больной и заключённый Ужвалда, должен был помочь. Уже не в первый раз Вика прокрутила в уме возможный разговор с ним, объясняла и так, и эдак, упрашивала, сулила подарки, убеждала, призывала не бояться брать вшей в руки, что, мол, они у неё чистоплотные, очень даже хорошие вошки! И так разволновалась, что, когда проходила мимо охранников на въезде в больничный комплекс, а какая-то особо зубастая вошь укусила её возле самого уха, взвизгнула и бросилась бежать, отчего охранники долго смотрели ей вслед.

Всё оказалось неожиданно легко. Вика, не заглядывая к Фоме, прошла сразу на второй этаж к медсёстрам, отдала им арбуз и попросила передать его Фоме не через Сергуню, а лично в руки. Фому вызвали наверх по больничному радио, а Вика бросилась под окно и скорее подозвала к себе Ужвалду.