Читать книгу "Религия бешеных - Екатерина Рысь"

И вот теперь Его Криминальное Совершенство черной кошкой просочилось в Бункер. Революция должна была почувствовать прилив крови самой редкой группы?..

Тюрьма довела Соловья до абсолюта. Голодовка за голодовкой… Он был острый как лезвие и блестящий как сталь. Все сильное, что тлело в характере, лишениями, достойными мучеников, оказалось возведено в недосягаемую степень. Но человеческого там не осталось уже ничего…

— Завидую тем, кто не видит этого паноптикума, и не желаю никому обостренного годами тюрьмы зрения. Способный ученик Данте, я заглядывал в ад и знаю, что он мало отличается от нынешнего цивилизованного общества…

Именно в адрес Соловья я единственный раз в жизни слышала определение: «Человек, похоже, пересидел…»

— Говоря, что тюрьмы — оазисы истинной России, я не знал, насколько был прав. Порядочные камеры и нацбольские штаб-квартиры — единственные оазисы человеческого мира, а в окне и телеящике копошится нечисть…

…Улыбка у «ничего человеческого» была такая, что от нее должны были дохнуть змеи. От передоза яда. Сладким ядом, сочащимся с губ, он загипнотизирует любого и разорит его, как мангуст — змеиное гнездо, оставив без денег и души… Я потом видела подобное иезуитское выражение на лице ласкового извращенца, предвкушающего свой дьявольский кайф, уже об-вившегося кольцами вокруг своей новой жертвы…

Кто вспомнит, против чего он протестовал, когда его повязали? А посадив обычного человека за терроризм, тюрьму для него превратили в идеальную базу подготовки террориста. Он выкристаллизовался в олицетворение абсолютной ненависти. Вот что затачивает человека как клинок. Только одна мысль звенела внутри его. В нем звенела его цель. К такой цели можно нестись над жизнью, не касаясь земли…

Вторая Россия

«Национал-большевистская партия была избрана объектом разработки ФСБ с последующим обезглавливанием и уничтожением ее как организации. Контора поняла буквально теорию «Вторая Россия», опубликованную в качестве предполагаемого. Теория представляла собой теоретическое рассуждение о том, что если бы существовала достаточно радикальная политическая партия, то она могла бы заявить о себе, организовав партизанскую борьбу на территории Республики Казахстан, то есть на территории со значительным русским населением. С целью отторжения северной территории от Республики Казахстан и создания сепаратистского русского государства — Второй России…

Они взяли нас в семь утра. Своим я сказал: «Национал-большевистская партия по-настоящему родилась сегодня, ребята. Запомните этот день — 7 апреля 2001 года».

Эдуард Лимонов. Моя политическая биография

В мае 2003 года Эдуард Лимонов и пять его подельников получили гораздо меньшие сроки по сравнению с маячившими изначально. «Организация приготовления к терроризму» не прокатила за отсутствием события преступления. По прошествии двух лет после ареста суд пришел к выводу об отсутствии в теории «Вторая Россия» призывов к насильственному захвату власти и насильственному изменению конституционного строя РФ. Тоже не прокатило. В июле 2003 года Эдуард Лимонов вышел на свободу.

И теперь, пока «бункерские бомжи» вели свою муравьино-революционную борьбу, вождь был где-то там, а партия состояла именно из этих людей. «Террорист-международник» Соловей однажды скажет:

— Создают, придумывают партию одни люди, а по-настоящему делают ее, наполняют все эти идеи жизнью и несут их в реальную жизнь — совсем другие…

Ему так казалось.

Глава 4

Любовь и война

Когда ты ждешь

$$$$$$первый всполох Войны,

$$$$$$$$$$$$тебя настигнет Любовь.

Когда ты пьешь

$$$$$$тонкий яд с губ Любви,

$$$$$$$$$$$$знай: на пороге — Война.

Арбат

При слове «Арбат» у меня перед глазами возникает решетка.

…Длинные узкие просветы между прутьями уходили бесконечно вверх, в темноту, лампочка светила только где-то там, у входа, и прутья решетки в моей клетке контрастными черными полосами рубили тусклое пространство. Вот это движение вверх, эти направляющие, заставляющие взгляд уноситься вслед за ними все выше и выше, к куполу, к небу, — идеал готических архитекторов. Как изощрялись они, заставляя смертного отлепить взгляд от собственных ботинок и увидеть возможность существования иного мира, иного настроя помыслов, устремленных вверх, к небу, к неземной, божественной высоте…

А здесь — пожалуйста. Тонкие прутья, неумолимо нацеленные в недосягаемо высокую, обволакивающую, успокаивающую темноту. Милицейская готика. Храм. Идеальное место для молитвы…

Я не знаю, откуда это во мне. Но стоит меня где-нибудь закрыть, во мне просыпается нечто.

Это нечто разворачивается древним ящером, с шумом просвистев по углам хвостом. Тяжелая голова плывет медленной змеей, пока не увидит то, что определит как цель. Ледяная ясность во взгляде ящера знает только один ответ на вопрос, для чего у него прямо перед пастью поставили его врага. Все человеческое осталось за решеткой. Невозможно ничего добиться от древнего ящера. Невозможно договориться с абсолютом…

Самый пленительный на свете вкус отрицания я прочувствовала еще за полжизни до того, как услышала это слово. Это была просто ледяная ясность. Никому. Ничего…

Ясность вкупе с ящером можно попробовать выжечь вместе с мозгом. А получится ли? А по мешку с костями — как определишь?

А потом система совершит ошибку, и меня отпустят. Свою свободу я использую только для одного. Я буду затачивать себя как нож, с ледяной ясностью видя теперь прямо перед собой своего врага…

Чугуний

Он меня тогда просто спас.

Нет, не тогда, когда я загибалась среди ночи в камере от раздирающей боли. Днем в Бункере я не удержалась, нажралась чьих-то трофейных конфет, и они меня изнутри чуть не разорвали по местам склейки…

И не тогда, когда все повторилось на суде. А в больницу мне было нельзя: паспорт оставался у ментов. И как бы я была в чужом городе в больнице без документов?..

И даже не тогда, когда уже после суда он меня у ментов реально отбил. Какая-то хитрая получилась ситуация: то, что суд меня не закрыл, еще абсолютно не значило, что я свободна. Он построил их там всех в отделении, клещами вырвал у них мой паспорт, выморозил у них для меня право не оплачивать штраф немедленно, потому что это действительно не обязательно сразу делать.

А тогда, когда мы шли узенькой улочкой из околотка к широкому, оказывается, Арбату. Все, что связано с этим культовым местом, теперь вызывало во мне жесточайшее отторжение. При слове «Арбат» у меня перед глазами возникает решетка… Не было сил смотреть даже на стену Цоя… А этот парень, еще слишком молодой и последний раз тогда казавшийся не абсолютно монолитным, чугунным, профессионально возвращал меня к жизни какими-то суровыми, но левыми разговорами. Уверенно брал на контроль измученное сознание и полностью подчинял его этой своей уверенности. На раз вышибал из потемок души хоть намек на слабость своим твердым голосом. Но при этом упрямо и забавно отводил глаза, стараясь буквально пролистывать взглядом мое лицо.