Читать книгу "Бумажная роза - Мария Садловская"

– Этим молодым лишь бы поваляться в постели, лишь бы не работать! Гришка, давай подымайся, сколько можно лежать? Пожалей хотя бы свою невестку. Сейчас самая горячая пора – заготовки на зиму делать, а ей, бедолаге, к тебе каждый день бежать!.. Вот уж повезло тебе с детьми, Гришка! Татьяна – золотой человек, да и сын вон какой заботливый!

Григорий согласно кивал головой и отвечал:

– Да подымусь я, Авдотья. Вон сколько времени уже на могилке не был. И тебе загородку для кур надо доделать. Завтра и подымусь.

Старик поднялся. И когда невестка вечером принесла ужин, сказал, чтобы завтра к нему никто не приходил, потому как придет на ужин сам, как всегда.

К вечеру Григорий собрался идти к детям. В авоську положил с десяток яблочек для Олюшки. У сына хоть и своих было вдоволь, но внучка особенно любила именно этот сорт. Зайдя на кладбище, старик сразу повернул к могилке. Поправил искусственные цветы, потревоженные ветром, и присел на скамейке.

– Не сердись, Веруня. Болел я. Думал, что наконец-то с тобой вместе будем. Да, видно, там, в небесах, еще не хотят меня.

И уже более сердито добавил:

– Там у вас тоже незнамо что творится! Наверное, как и здесь на земле… Тут же, Верка, все стало по-другому – власть поменялась. Плохо стало, безрадостно… Да, я сегодня оделся в новый костюм. А что он будет висеть, ни разу не надеванный? Хоть посмотреть, как на мне сидит!.. Ну не сердись, не сердись. Есть что сказать тебе… Да вот не знаю, с чего начать. Неудобно как-то. Ты только не думай, еще ничего не решено! Я поэтому и зашел сначала к тебе – посоветоваться…

Ты эту Ульяну должна знать. Она твоего возраста. Спокойная женщина, тихая. Мужа схоронила давно, еще раньше, чем ты ушла. Она теткой приходится нашей невестке… Вот и посоветовали дети доживать век вместе с нею. Андрюша говорит, что для них так будет легче… Только не злись! Я же не сердился, когда ты ни с того ни с сего ушла! Вон другие бабы – больные, и то до сих пор живут. А ты же у меня была как кровь с молоком! – Старик замолчал, слабая улыбка тронула его губы. – Олюшка в тебя пошла как две капли воды. Все песни, которые ты пела, выучила наизусть и тоже поет. Голос у нее славный. Конечно, как ты пела – так теперь уже никто не споет! И вот как теперь поступить? Как ты решишь, так и будет…

А сам я в сомнениях. Ульяна человек добрый. Ей, наверное, какие-то слова ласковые надо будет говорить. А я, Веруся, все слова тебе переговорил. Ты их забрала с собой. Нету их! А новых я не знаю. А потом еще вопрос: если она придет к нам в дом и вдруг ненароком передвинет вещи не туда, где ты их поставила?! Как тогда?

Вот такая, Верунька, задачка… Ну да ладно. Чего-то меня сморило. Я здесь на скамейке немножко подремлю. Успею еще на ужин…

Григорий поудобнее уселся на скамейке, положив рядом авоську с яблоками. Голова его опустилась на грудь, и старик умолк.

Ближе к ночи родственники нашли старика Григория у могилы его жены. Рядом на скамейке лежала авоська с яблоками.

Похороны, по местным меркам, были пышные. Съехалась многочисленная родня, чтобы проводить в последний путь покойника. Священник не спеша совершал отпевание у края могилы. Плакали многие. Самые искренние слезы катились по щекам Андрея. Перед его глазами вдруг нарисовалась картинка: отец и мать, совсем молодые, ведут его за руку в первый класс. Тогда у него в руках был огромный букет, из-за которого маленький Андрюша не видел дороги и спотыкался. Вот, смеясь, отец берет у него букет и несет сам…

В это время гроб стали опускать в яму. Слезы обжигали щеки, но Андрей их не замечал. Внучка покойного Олюшка вцепилась в руку отца и плакала навзрыд.

Солнце светило безмятежно. Небо было голубым без единого облачка – небеса приберегали дождик для тех, по которым некому будет плакать…

Робин Гуд

(зарисовка)

Жилой дом возвышался над пешеходной дорожкой. Вблизи подъезда в кустах зелени стояла посеревшая от времени деревянная скамейка.

Мальчик сидел на скамейке один. Его левая рука была забинтована от грязных кончиков пальцев до локтя. Несвежая марлевая повязка покрылась махровыми катышками. Ребенок, наклонившись, пристроил забинтованную руку на скамейку, и она засерела грязным пятном на выбеленных солнцем досках.

Поодаль, на спортивной площадке, ребята гоняли мяч. Мальчик, оторвав завистливый взгляд от мяча, с досадой переместил забинтованную руку, сел поудобнее и выжидающе уставился на пешеходную дорожку…

Ему не терпелось хоть с кем-нибудь поговорить. Там, где он жил, – не поговоришь. Анжела Вадимовна всегда была занята, он не один у нее. А остальные – или мелкие, или слишком большие. Как Стас, например. Ага! Вот идет эта тетя! Он ее каждый день видит. Она всегда несет тяжелую сумку.

– Тетенька, здравствуй! А ты можешь со мной поговорить?.. Про что-нибудь, просто так. Заодно и отдохнешь. Вот садись сюда. Сумку ставь на скамейку, здесь хватит места. Скамейка такая теплая!

Женщина остановилась, раздумывая – сесть ей или идти дальше. В конце концов села. А мальчишка бойко продолжал:

– Меня зовут Никита. Мне уже скоро семь. Я, когда был совсем мелким, жил в этом доме, я помню. Каждый день сюда прихожу. И тебя всегда вижу, когда ты здесь идешь… А Стас не верит, что я здесь жил. И Анжела Вадимовна не верит. Это наша воспиталка, Анжела Вадимовна. Она говорит, что я придумываю, лишь бы убежать… И еще она говорит, что я пойду скоро в школу… А Стас большой уже, он нашим мелким как даст! А меня не трогает. Один раз только поколотил, и совсем не больно было!.. Он не хочет меня в свою компанию, говорит, не дорос еще…

На какое-то время пацан замолчал и, прищурившись, глядел на солнце. Женщина молча, с улыбкой наблюдала за мальчишкой, а тот продолжал:

– Правда, теплая скамейка? Это ее солнце так нагрело… Она и тогда была теплая, я помню, хоть и мелким был. Сейчас – большой: мне скоро семь.

В это время от удара мяча зазвенела металлическая сетка. Мальчик возбужденно вскочил, его лицо сразу же исказила болезненная гримаса. Он здоровой рукой прижал к груди перевязанную руку, как мог осторожно, присел на свое место, кивнув в сторону игравших:

– Во дебил! Кому он пасанул?!

Успокоившись и приняв привычный беззаботный вид, ребенок вновь обратился к женщине:

– Я, когда вырасту большим, знаешь кем буду? Ни за что не угадаешь! Вором. Ну добрым вором. Нам воспиталка читала такую книжку. Там написано, как один человек воровал много денег, а потом их раздавал. Кто хотел – брал!.. Я тоже буду всем раздавать. Я уже одной тете положил деньги в сумку, ну когда в трамвае ехал. А их увидела эта, другая. Такая противная! Ну у которой я кошелек стырил… Она подумала, что это та тетя у нее украла, которой я этот кошелек положил. Понимаешь? Ну уродка!.. Как стала орать, полицию вызвала… А я удрал. Как прыгнул с трамвая!.. Прямо на руку! Теперь гипс положили. Доктор сказал, треснуло что-то… Я воспиталке не сказал, что убегал с трамвая. Сказал, будто мячом так саданули. Стасу только рассказал. А он обозвал меня дебилом. Я знаю – за то, что кошелек не ему дал, а тетке в сумку положил… Зато наши все мелкие Стаса нюхариком зовут. А я не люблю обзываться…