Читать книгу "Отступница - Уарда Саилло"

— Дайте эту еду детям, сиди талиб! — сказала соседка. — В Коране сказано, что они заслуживают нашего милосердного подаяния, ибо именно они принимают его с чистым сердцем.

Талиб поблагодарил ее и поставил перед собой большую деревянную миску с целой горой кускуса, от которого поднимался пар. У нас, детей, потекли слюнки, когда запах еды заполнил помещение.

— Ага, — сказала Уафа, — сегодня будет садака.

Садака — это милосердное подаяние по пятницам, которое богатые мусульмане раздают своим бедным единоверцам. Пятница — это такой день, когда даже в самые плохие времена мы наедались досыта. Мы ходили по нашей улице и смотрели, не выставил ли кто еду перед своей дверью.

— Подходите, — сказал талиб, — по очереди!

Мы выстроились перед ним, протянув руки ладонями вверх. Он брал ложку кускуса, предварительно выбрав из него мясо для себя, и шлепал манку без мяса на ладони своим ученикам. Дети, стоявшие впереди меня, быстро убегали с кускусом на свои места. Я еще удивилась, почему некоторые из них плакали.

Но потом пришла моя очередь. Я протянула свою маленькую ладошку. Талиб с длинными ушами взял свою ложку. Он слепил шар из горячего пахучего кускуса и вывалил его мне на ладонь.

Нестерпимый жар тут же пронзил мою руку. Ладонь горела так, что у меня на глазах выступили слезы. Я собралась было перебросить кускус из одной руки в другую, чтобы уменьшить боль. Но затем я заметила насмешливый взгляд талиба и решила не доставлять ему этого удовольствия. Я сжала зубы и понесла горячую еду в руке на свое место на тростниковой циновке. Затем я запихнула шар в рот. Еда обожгла мне губы, язык, всю слизистую оболочку рта. Я проглотила кускус и почувствовала, как боль пошла через горло глубже в мое тело, пока не затихла где-то в кишках.

Я посмотрела вперед, на талиба. Я едва могла рассмотреть его лицо из-за слез, застилавших мои глаза. Но я надеялась, что он увидел, как я его ненавидела в этот момент.

Когда я вернулась домой, то ничего не рассказала матери о подлости талиба. Мать стала не такой, как раньше. Она больше не смеялась, лицо ее было заплаканным, и песен она больше не пела. Поначалу я думала, что причина в том, что у нас теперь нет радиоприемника. Но сердцем чувствовала, что дело тут в другом: мама была несчастной. Она уже не любила отца. Ее тяготил этот брак. В ее глазах я видела смерть, которая пока еще не пришла за ней.

Конец

Летом 2003 года нам с Асией удалось получить на руки документы судебного дела моего отца. На них был указан номер — 725/1399. 725 — это порядковый номер дела, а 1399 — год по исламскому летосчислению, соответствующий 1979 году по европейскому календарю.

Служащие суда сначала не хотели давать нам документы в руки.

— Это ужасный случай, — сказал один из них, — это не для женщин.

— Дела находятся в подвале, — сказал другой, — чтобы раскопать ваше, придется перерыть там все. Идите домой!

У меня было искушение оставить всё как есть, потому что я боялась прочесть трагедию моей жизни, изложенную сухим, казенным языком. Действительно ли мне нужно знать все детали? Хочу ли я увидеть отчет судебно-медицинского эксперта, где все написано черным по белому? Хочу ли я снова пройти через все это?

Но Асия не сдалась.

— Я имею право точно знать, что тогда произошло, — сказала она. — Я дочь убийцы и убитой. И если для того, чтобы найти эти документы, нужно проделать очень много работы, то моя сестра Уарда оплатит вам это рабочее время.

В конце концов один из служащих отправился в подвал. На следующий день дело лежало перед нами. Двадцать страниц, тщательно заполненных тысячами маленьких арабских букв. Короткий протокол судебно-медицинского эксперта на французском языке. Неумелые зарисовки — план расположения на месте преступления трупа моей матери. И никаких фотографий.

— Фотографии мы вам не дадим, — сказал один из служащих. — Они слишком страшные. Даже мне стало плохо, когда я увидел их. А я много чего повидал.

В полицейском протоколе было написано, что место преступления и труп моей матери были в таком состоянии, что полицейские сначала вознесли молитву Аллаху и попросили его дать им сил, прежде чем начали свою работу.

Возраст матери судмедэксперт не мог определить. В огне, разожженном отцом, ее лицо выгорело полностью, череп лопнул, обнажив мозг.

На допросах отец объяснил, что убил мать потому, что она его никогда не любила. Она отказывалась вести с ним половую жизнь. Если бы он насильно не подчинял ее своей воле, то в этом браке у него не было бы детей.

Мысль о том, что я являюсь не желанным ребенком, а результатом изнасилования, и сейчас приводит меня в ярость и печаль. Чем моя мать заслужила такое обращение? Почему мужчинам позволено совершать насилие над женщинами, унижать их тело и душу? Справедливо ли общество, которое допускает это?

Судебные документы — это протокол страшной связи, в которой не было никакой сердечной склонности. Они описывают брак семнадцатилетней девственницы из деревни с опытным городским прожигателем жизни, показывая, как столкнулись два непримиримых — мира и два разных отношения к жизни, как мать пыталась сохранить свое достоинство, а отец пытался сломить ее волю.

Они описывают бесчеловечную систему браков, заключаемых родителями, где желания женщин не играют никакой роли. Они описывают общественную реальность, в которой сначала умерла душа матери, а затем — и ее тело.

Это был жестокий протокол, снова вскрывший раны в моем сердце. Я читала его, будучи не в состоянии сосредоточиться, но плакать я уже не могла. Я прочитала его еще раз, и от боли в сердце у меня перехватило дух. Я обняла Асию, а Асия обняла меня, Это успокоило меня. Но боль не хотела уходить. Эта боль останется со мной навсегда.

Асия сказала:

— Я думала, что ничего худшего, чем смерть мамы, со мной уже не может случиться. Но на самом деле впечатление от этих документов — худшее из всего, что мне довелось до сих пор пережить.

После недели молчания она сказала:

— Мама умерла гордо. Она не потеряла свою честь даже в смерти.

Когда я сегодня думаю о том, что никто не хотел помочь матери, что никто не хотел предотвратить ее смерть, о которой она предупреждала, о том, что все знали о ее разбитом сердце, — я прихожу в ярость и отчаяние. Это не злость на отца. Отец тоже уже умер. Это — гнев на социальную систему, в которой женщины являются людьми второго сорта, полностью отданными на произвол мужчин. Без единого шанса.

До самой смерти.