Читать книгу "Хрома. Книга о цвете - Дерек Джармен"

Рождественский обед заканчивается нашей попыткой расколоть орехи. Лесной орех и миндаль, мозговитый грецкий орех и гладкие бразильские орехи.

С коричневым связаны некоторые обычаи моего детства. Например, замачивать перегной, чтобы выращивать в нем потом луковицы. Темно-желтые тюльпаны, крокусы и гиацинты, спрятанные в тем-ном и холодном чулане под лестницей, которые постоянно проверяли, не появились ли на них бледные ростки. Тогда их выносили на свет, и цвет слоновой кости быстро превращался в зеленый.

Если вдруг я обуревал от скуки, я шел в чулан и смотрел, как возвращается весна. Запах сырого перегноя, богатый, медленный, убаюкивающий. Коричневый – медленный цвет. Ему нужно время. Это цвет зимы. А также цвет надежды, потому что мы знаем, что снежное одеяло не укроет его навсегда.

Чтобы согреть меня, мама давала мне шоколадно-коричневое одеяло, которое сохранилось до сих пор. На нем есть бирка – М. Д. Э. Джармен, и оно напоминает мне, что при крещении мне дали имя Майкл.

Все старые патентованные лекарства, которые я принимал, когда мне случалось заболеть зимой, были коричневыми. Бальзам Фрайара, таблетки из корицы, коричневый эликсир доктора Коллиза с добавлением опиума, в рекламе говорилось, что его принимали солдаты в девятнадцатом веке в Индии. Он снимал симптомы твердого живота перед битвой. Коричневый эликсир Коллиза был последним из лекарств, содержащих опиум и имеющихся в свободной продаже. Неприятно коричневого цвета, он приносил яркие видения; к сожалению, в 1960-х открыли наркотики, и тайна выплыла наружу… Из коричневого эликсира Коллиза убрали опиум, и он стал никому не нужен! Каждый в девятнадцатом веке так или иначе принимал опиаты – неудивительно, что это было такое оживленное время.

День уходил,и неба воздух бурыйЗемные твари уводил ко снуОт их трудов.

(Данте[58])

Послевоенная еда была неполноценной, поэтому нам давали большими столовыми ложками коричневый солод, Вирол и рыбий жир. Небольшая очередь детей собиралась после обеда в обшитой коричневыми дубовыми панелями кладовке миссис Мангер… пятифутовый пучок коричневой старины… которая, как бабушка Джайлса, носила шляпу во время готовки. Совершенно изношенную шляпу. Мы глотали лекарство, а в это время миссис Мангер боролась с котлом, где варился коричневый яблочный кисель, в нем было полно косточек и прочей ерунды, которая застревала в зубах, мы называли их «ногти миссис Мангер».

СбираетДрему росистая ночь и кропит потемневшие земли.

(Овидий. Метаморфозы[59])

В своем кабинете, отделанном бежевой тканью, Дональд, муж Гюты, работает за столом из черного дерева, который поддерживают золотые грифоны. Рядом с ним распустились коричневые цветы старого азиатского ландыша. Над ним старые фотографии античных мраморных бюстов творцов и императоров. Дональд познакомил меня с классикой. Старший и Младший Плинии. Дональд – секретарь совета лондонского университета. Мы часто садимся вместе с ним в Лондоне в старые деревянные давилки метрополитена – «Живи в стране Метро», гордо выгравировано на латунных ручках их дверей.

Я езжу в лондонский университет каждый день, чтобы изучать английскую историю и историю искусств, и мечтаю о молодом юноше… он коричневый, как земля, бронзовый от летнего солнца. Его нагота одета в лето. Он кончил себе на грудь, его сперма – белая, как известь, что подслащивает поля, он дремлет в нежной истоме, а коричневые луговые бабочки порхают в траве вокруг него.

Францисканец благословил бы его.

А парень в коричневой рубашке отправил бы его в газовую камеру.

А школьница в коричневой форме покраснела бы и сказала, что никогда бы его не поцеловала.

Коричневый – серьезен, галереи моего детства были коричневыми. Хелен Лессор сидит на коричневом вельветовом диване в галерее Боз-ар[60], она выглядит как Джакометти, нарисованный Эндрю Уайетом, на ней коричневые туфли, коричневые шерстяные носки и коричневая практичная одежда, она больше похожа на классную даму. На стенах позади нее – Ауэрбах и Эйчсон, и эксцентричный Фрэнсис Бэкон. Именно в эту галерею я пришел школьником, у меня перехватило дыхание, пока я поднимался по ступеням, приключение в настоящем мире взрослых. Я думаю, Хелен поняла, как я нервничаю, и сделала все, чтобы я почувствовал себя как дома. Искусство в те времена было не таким уж важным делом, галерей было мало, никаких цветных приложений, книг для журнальных столиков, и никакого художественного рынка. Оно было куда более домашним, и все знали друг друга.

Коричневый пчелиный воск. Вылизанные и отполированные казенные помещения. Паркет, латунь, позолота и красное дерево. Скамьи из красного дерева. Огромные слащавые картины, тяжелые золотые рамы, все второсортное. Милле, чей талант едва пережил его тридцатилетие. Пастельные девы Мура в греческих драпировках, жеманные мраморные героини Альма-Тадемы. Мы идем через галереи XXI и XXII, тяжелые римские цифры над дверьми, и, наконец, приходим в комнату, переделанную из хранилища, с белыми стенами, которые уже посерели от пренебрежения к англичанам двадцатого столетия. Вот бедный малыш Гилман с его печальной маленькой леди, пьющей чай PG Tips [61] среди унылости Камден-Тауна. Здесь нет и в помине Стенли Спенсера и его обнаженных автопортретов; после всех этих налетов полиции на книжные магазины и театры они нам не нужны в нашей галерее. Вот желто-зеленый Сазерленд с его древесными корнями, перекрученными в агонии, которые выглядят как увеличенная деталь «Наемного пастуха», труба церковной башни Саффолка коптит небо. Бог мой, вот один из оранжевых боссов Фрэнсиса Бэкона! Прошло тридцать лет, а ничего не изменилось, разве что викторианские картины стали даже еще безобразнее, чем во времена моей юности.

История о маленьком коричневом мишке. Когда Икар упал с небес, Феб Аполлон выжег Аркадию дотла. Он немного разнервничался. И Юпитер, как Джордж Буш во Флориде, производил осмотр повреждений, подсчитывая ущерб. И тут он положил глаз на нимфу, одну из этих целомудренных девочек Дианы. Юпитер возжелал ее, изменил свой облик – прикинулся богиней луны и совсем не галантно изнасиловал ее… он не позаботился о том, чтобы узнать ее имя, а звали ее Каллисто. Она сделала все что могла, чтобы уклониться от его ухаживаний, но у нее ничего не вышло. А затем бедную Каллисто (боже, для нее настали плохие времена) стала мучить Диана, которая обнаружила ее позор, когда они купались голышом.

В общем, со всем этим бардаком решил разобраться целый вагон британских социальных работников. Каждого волновала девственность Каллисто, даже волосатых коричневых пролетариев-сатиров. Но им это было не по чину. Однако суд по делу Каллисто еще не завершился. Юнона раскрыла шалости своего мужа и утроила страдания, превратив бедную Каллисто в маленького коричневого мишку Тедди. И все ее пышные формы оказались покрыты толстой коричневой шерстью, с которой не могла справиться никакая эпиляция, а лицо, с которым ее могли взять в Трою или в Голливуд, превратилось в морду с маленькими острыми зубками. Шли годы, а бедная Каллисто пряталась в лесу, пока о нее не споткнулся охотник, оказавшийся ее сыном (не слишком ли это сложно?). Он собирался убить ее и принести домой как охотничий трофей, но тут вмешался Юпитер и превратил ее в звезды Большой Медведицы, и она засияла, как бриллианты.